А как у них? Сожаления на тему

Нынешнюю ситуацию в области экспертизы в России можно описать популярным и емким словом «кризис». По сути, экспертизы как некоего общественного института, области знания, необходимой для нормального функционирования рынка антиквариата, просто не существует. А существуют официальные музейные эксперты, более авторитетные и менее, те, кого уже заподозрили в нечистоплотности, и те, кто сам в ней гордо признался. Есть, конечно, профессионалы, но их слишком мало для стремительно развивающегося художественного рынка. Эксперт – тоже человек, и ошибаться ему свойственно. Но при том количестве фальшивых вещей, подлинность которых подтверждена экспертизами крупнейших музеев, речь идет уже не об ошибках, а о коррупции.

В России одним из ключевых условий в стремительной гонке арт-дилеров по зарабатыванию денег является наличие чудесного бланка известного музея. Принцип «без бумажки ты букашка» в данном случае работает на все сто процентов. И если имеется эта самая экспертиза с непременным положительным отзывом (а еще лучше с подписью «вещь музейного значения»), то продать можно что угодно, и в подлинности произведения покупатель разбираться скорее всего не будет. Вот и получается, что за пресловутые бланки с парой скупых абзацев арт-дилеры готовы платить деньги, и немалые, а эксперты готовы эти деньги брать, так как на их музейную госзарплату тоже особо не проживешь. Конечно, не надо сгущать краски, и ситуация в области антиквариата не более криминогенная и мрачная, нежели ситуация в стране в целом, но очевидно, что без отлаженной системы работы экспертов антикварный рынок существовать не может.

В связи с этим приезд в Москву президента Французского национального общества экспертов Жана-Габриэля Пейе стал значительным событием, предполагающим обмен опытом и знаниями.

По рассказам французского коллеги, с экспертизой во Франции все настолько идиллично, что аж зависть берет. Никто у них там взятками не промышляет, не ссорится, в суд подают редко, да и то все проблемы решают полюбовно, а случаев изгнания кого-либо из Общества экспертов за нечистоплотность вообще никогда не было (разве что за отказ от уплаты ежегодных взносов). Престиж и авторитет, «чистое досье» и репутация – вот нравственная основа французской системы экспертизы. Вопрос нравственности – пожалуй, важнейший аспект, который очень грустно специально оговаривать. Если он и стоит в благополучном французском обществе, то, уж конечно, не так остро, как в России, где касается, к сожалению, не только области антиквариата, но и общей духовно-культурной обстановки в стране.

Конечно, ожидать, что на российском рынке все могло быть чинно и гладко, просто наивно. В конце концов, существует он совсем недавно, всего каких-то 15–17 лет – по сравнению с несколькими веками жизни европейского антикварного рынка. Так что разразившийся кризис – вещь закономерная и даже полезная, ибо обнажившиеся проблемы наконец-то можно попытаться решить. И в этом случае было бы глупо не воспользоваться отработанными и эффективно действующими моделями, адаптируя их к российским условиям.

Экспертиза во Франции четко разделена на две сферы. Есть музейная, исследовательская, сугубо внутренняя, сосредоточенная исключительно в области государственных институций и к рынку отношения не имеющая. Разумеется, хранителям и сотрудникам музеев категорически запрещено выдавать экспертные заключения. Наравне с этим существует экспертиза практическая, насущная, осуществляют которую сами дилеры, опытные торговцы антиквариатом, получившие соответствующую квалификацию и имеющие юридический статус. Это означает, что для них экспертиза не является основным источником дохода, а скорее лежит в области завоевания авторитета и престижа, что исключает коррупцию и подтверждение подлинности заведомо фальшивых вещей. Кроме того, таким образом, эксперт способен не только определить подлинность вещи, но и ее реальную стоимость на рынке в данный момент. У нас дилеры-эксперты тоже существуют, но никаким статусом они не обладают и часто зовутся просто знатоками, к которым можно обратиться за советом. Но знатоков таких немало, и именно они могли бы составить основу развития частной экспертизы в России.

За свои ошибки, обусловленные человеческим фактором, французский эксперт несет ответственность материальную, которую покрывает ежегодно оплачиваемая страховка. Так что покупатель может быть твердо уверен: в любом случае он ничего не потеряет. В России, поскольку экспертизы до последнего времени проводили государственные музеи, ответственность за ошибки лежала на государстве, а значит, никто ни за что не отвечал и спрашивать не с кого.

Со специализацией экспертов ситуация тоже интересная. Во Франции эксперт не может иметь более двух узких специальностей, в рамках которых он обязан работать, расти и развиваться. Там просто не может быть, чтобы кто-то занимался, скажем, всей живописью XX века. А у нас такое сплошь и рядом. Так что понятно, откуда ошибки. Жан-Габриэль Пейе вообще называет профессионалами в области антиквариата только тех, кто специализируется на какой-то отдельной области, а не на всем сразу. Интересно в таком случае, сколько же антикваров, соответствующих этому критерию, он смог бы найти, заглянув в российские галереи и салоны?

При этом в каждой области есть достаточное число экспертов для решения спорных вопросов. Это еще одна из проблем российской экспертизы – нехватка даже музейных кадров и часто единоличное принятие решения, а не коллегиальное. Для того чтобы вырастить достаточное число профессионалов, важно создать необходимые условия для развития. Например, сделать фонды музеев более доступными, а не такими элитарными и закрытыми, какими они являются сейчас. Развивать престиж профессии эксперта, а не подчеркивать ее финансовые выгоды.

Единственной организацией, которая пытается взять на себя регулирующую роль в области антикварного бизнеса (и в том числе вопросов, касающихся частной экспертизы), является Конфедерация антикваров и арт-дилеров. Члены ее регулярно собираются, что-то обсуждают, кого-то избирают, но реальных действий и предложений пока наблюдается предельно мало. Ситуация сложная и, очевидно, требующая решения на законодательном уровне. А пока нам остается только сожалеть. О том, как «у них» хорошо и как у нас все грустно.