Мария Габриэлла Майон: «Я не знала, что это – Пазолини…»

 
– Я дружу с Джорджио Конто, известным художником, а он – с Робертом Уилсоном. Однажды мы встретились все вместе в одном ресторанчике. Джорджио – очень известный американский художник, но у него итальянские корни, а Роберт был там же, но с другой компанией, и две компании слились в одну. Они начали беседовать между собой, каждый говорил о своем искусстве, как обычно артисты общаются. И Роберт после этой встречи сказал мне: мы должны что-то вместе сделать, Габриэлла. Он сам очень обаятелен и страшный соблазнитель, любит быть в центре внимания, любит, чтобы его обожали. И у него инстинкт на людей, которые могут быть ему полезны. Как многие великие, он – дислектик, ему говорить нелегко, может быть поэтому он так сильно выражает себя через движение. И когда он начинает работать, он не читает пьесу. Так было и со мной. Он сказал, что не будет читать пьесу, спросил: «Моя работа тебя интересует? Если да, будем два часа говорить, ты мне сама все расскажешь». Читать не будет, а хочет все устно вытянуть из меня. Когда ты с ним разговариваешь, чувствуется, что у него гигантская интуиция, он тебя чувствует с полуслова. Ему совершенно не надо знать каждую страницу, чтобы понять, о чем речь и что я там хотела сказать. При этом Уилсон – просто фантастический интерпретатор. 

– Это напоминает рассказ, как Юрий Любимов проводил репетицию одного из самых известных спектаклей «А зори здесь тихие». Говорят, что повесть он читать не стал, а когда доходил до какого-то определенного места, поворачивался к завлиту: ну, что там дальше? Образное мышление у Уилсона, как, впрочем, и у Любимова, – совершенно потрясающее. 

– Вот именно так Уилсон и работал. 

– Вы сказали, что он любит, когда им восхищаются. Вам пришлось наигрывать это или симпатия к нему появилась с самого начала? 

– Хотя я актриса, я никогда не буду пытаться очаровать кого-то, к кому у меня нет естественного интереса. Я была покорена его талантом и обаянием.  Гете назвал это спонтанным ощущением, духовной близостью. Даже если я собираюсь с кем-то работать, я не смогу сотрудничать, если не чувствую этого родства. То же самое случилось с Пазолини. Я путешествовала с отцом, как сейчас помню, была одета в ярко-желтое платье, румынское, с пышными обшлагами, отец отошел что-то купить, и вдруг мои глаза встретились с глазами Пазолини. Я не знала, что это – Пазолини, но в его взгляде читалось – он встретил свою мечту. Оба почувствовали, что что-то должно произойти, но он мне ничего не сказал. Всю его поэзию я уже читала до нашей встречи, но не зная еще, что он – это он, с огромным восхищением и обожанием смотрела на этого человека, и он тоже во мне что-то почувствовал. Потом, уже в аэропорту, мы встретились опять, и Пазолини, как воспитанный человек, не подошел к этой девочке-мечте. 

 
Позже, когда мы снова встретились в том же аэропорту, оказалось, что мой отец – владелец крупной газеты – был знаком с Пазолини. И тут-то Пазолини попросил адрес у отца, сказав, что очень хочет, чтобы я снялась в его фильме, потом он и мне это повторил. 

Я ответила, что изучаю журналистику, что я не актриса, никогда не играла, но восхищаюсь им. Он сказал: очень хорошо, что ты не актриса, я не люблю с актерами работать, если я говорю, что ты будешь хорошо играть, значит, ты будешь хорошо играть. Мы не делали проб, не было репетиций. Я сразу начала играть. 

 
Я приехала из родного своего Рима в Неаполь, юная девушка, изучающая журналистику. Когда он ко мне подошел, у меня на коленях лежала книжка «Человек без свойств» Роберта Музиля, он посмотрел и сказал: «А ты еще и умница. Я представлял тебя в одной роли, но когда увидел, что ты читаешь, подумал, что твоя роль будет более значительная». Когда я приехала к нему на съемки в Неаполь, он сказал – ты будешь красивой сицилийкой, а диалог свой напишешь сама. Это была картина «Декамерон». Диалоги я написала сама. 

Уилсон, конечно, другой. Он тебя выбирает, веря интуиции, а потом использует как материал для своего спектакля, сам полностью контролирует процесс в отличие от Пазолини. 

– Как вы думаете, в конце концов Уилсон прочитал вашу пьесу? 

– Конечно! Для моего видеопортрета, который сделал Уилсон, а композитором был Филипп Гласс, его постоянный соавтор, и вот под музыку Гласса Роберт Уилсон читает строки из моей пьесы. Он выбрал несколько строчек, я ничего ему не говорила, это его идея под видеоряд моего изображения читать эти строчки... Такие метафорические строчки. Сначала он хотел запись Марии Каллас подложить под видеопортрет, но я сказала, что очень ее уважаю, но это не из моих фантазий, я скорее ее антипод. Тогда он решил, что это будет мой профиль, черно-белый портрет, в сочетании с цитатами из пьесы, которые он сам прочитает. Но это не иллюстрация, его спектакли никогда не иллюстрируют текст. Он это ненавидит. Также и Бунюэль это ненавидел, ненавидел близкие планы, когда оператор или режиссер делает наезд, то он «просто не знает, как рассказать историю». Он говорил о чистоте монтажа: камера должна стоять спокойно, актер делает свою работу, а остальное можно смонтировать. Простите, что я скачу от одного к другому, но это – три гения, с которыми я работала, и я невольно сравниваю методы их работы, они в моей памяти стоят очень близко. Они сопоставимы в своей простоте, в том, что они идут к самой сути и в требовательности к тому, как точно они должны передать то, что хотят сказать. 

– Я присутствовал на репетиции Уилсона в Стокгольме пьесы Стриндберга «Игра снов». Это была нормальная репетиция, не световая, и меня поразило, что для него вся работа заключается в том, чтобы 5% света убрать, чуть-чуть добавить, а актеров он двигал тоже туда-сюда: ближе, чуть дальше, слишком близко или слишком далеко… Когда вы с ним работали, не было ли ощущения, что вы как личность его не очень интересуете, что он давно все придумал без вас? 

– Вы все правильно поняли. Самое главное в любом его спектакле это свет. Тем он и интересен. Я знаю, что некоторые актрисы бывают очень разочарованы этим, но я-то не была его актрисой, не забывайте этого – я была автором. Изабель Юппер – великая актриса, она много раз у него играла, и, наверное, ей бывало трудно, но я должна сказать, что, например, Роберт Уилсон поставил «Квартет». Вы знаете эту пьесу? 

– Конечно, я был знаком с Хайнером Мюллером. 

– Это – мой герой. Один из самых умных людей, которых я когда-либо встречала. Что бы он ни делал, что бы ни написал, даже его комментарии,  это всегда – то, что я думаю о театре и чем театр должен быть. Вы были с ним знакомы?! 

– Нас познакомили на Сицилии, когда он приехал получать туда Европейскую театральную премию, это было незадолго до его смерти, он был болен и все равно курил…

 
– Когда он умирал, он вложил в уста одной героини слова: теперь я одна, и только рак – мой любовник. Это очень сумрачно, но он говорит: та пьеса, что я пишу, некомична, это не смешно, но это комедия. Роберт Уилсон поставил «Квартет», и я тоже поставила «Квартет» в «Берлинер ансамбле», и пресса писала так хорошо про меня, что я боялась, что у меня испортятся отношения с Робертом. Он дважды поставил «Квартет», один раз в Бостоне, за 12 лет до моего спектакля, а потом – в Комеди Франсез с Изабель Юппер, и тут, в «Нью-Йорк таймс», позволили сравнить два спектакля, написав, что моя работа более чувственная, чем Уилсона. Я не помню точно слова, но это было сравнение в мою пользу. В это время у него были репетиции в Нью-Йорке, и он не видел мой спектакль, к сожалению. 

– В Средние века дискутировали, был ли Христос бедным и можно ли иметь имущество, тема – важная для Церкви, ну а в России дискутируют время от времени, должен ли писатель, актер, режиссер быть бедным или богатым. Я понимаю, что вы человек состоятельный, для вас искусство – хобби, вы можете этим не заниматься, так зачем занимаетесь? 

– Быть настоящим артистом – это всегда хобби. Если ты занимаешься искусством, чтобы заработать, то ты не художник. Может случиться, что артисты зарабатывают деньги, но заниматься искусством с целью заработка – это нонсенс. Искусство это всегда пытка, всегда испытание – есть у тебя деньги или их нет, заниматься искусством всегда болезненно. Это такая болезненная страсть расцарапывать раны… Мы живем в мире всеобщего потребления, которое выходит в жизни на первый план, но театр – не еда и одежда, которую так вот запросто можно взять и купить и унести с собой. 

– А что вы думаете обо все тех актерах, которые каждый день приходят на работу? 

– Всем надо каждый день есть, но если актер приходит на работу только затем, чтобы заработать денег, если нет радости, нет трепета во всем этом, то я его не уважаю. Любую работу – я пишу пьесы, вы пишете статьи, – если вы делаете это как раб, потому что у вас нет выбора и нужно что-то заработать, платить за квартиру, – нет, я не могу уважать добровольных рабов. 

– А что вы готовы сделать, чтобы заплатить за квартиру? 

– Я все сделаю. Но я не стану компрометировать свои ценности, я смогу мыть полы, если будет нужно, но я не смогу воровать, убить. Это не мораль, я не о морали говорю, я могу любую делать работу, главное – не предать себя. Говорят, ты должен стать тем, кто ты есть, кем бы ты ни был... 

– Очень болезненную тему вы затронули. Это как раз то, чего я больше всего в жизни ненавижу. Как человека его ненавижу и как политика. И это ужасно, что в моей стране такой человек может быть у власти. Это вульгарный человек, а треть итальянцев не ощущают ужас и отвращение от его присутствия. Он изображает из себя жертву – о, я жертва, изображают преследования, и как люди могут все это терпеть?!. 

– Вы Кассандра? 

– Да, я Кассандра. У вас абсолютная интуиция, меня так и называют – Кассандра. Как у любого художника, у меня хорошее предчувствие. До того как что-то уже случилось, я чувствую угрозу. У меня интуиция, что так это будет. Берлускони – это очень плохо для Италии, Саркози – это плохо для Франции. Даже если социалисты придут к власти… 

– Будет лучше? 

– Они уже у власти, социалисты. 

– Ну, да. Но Пазолини и вовсе был коммунистом. 

– Он не был манихейцем и всем мешал, поскольку всем говорил правду и был бельмом на глазу. Он, например, считал, что в обществе потребления даже пролетарии стали мелкобуржуазными. У них у всех менталитет маленьких буржуа. Он говорил, что уж лучше бы был тот старый фашизм, чем современный. Потому что наш новый фашизм – это самое страшное, что может случиться. Коррупция на всех уровнях и она проникает повсюду, и неясно, как с ней бороться. Он сказал, что это и есть рак общества. Сегодня одна ценность во всем мире – потреблять, потреблять, потреблять. Это и есть рак, и мы все заражены потреблением. И только в искусстве мы можем чуть-чуть очиститься. Мы должны быть вместе и как-то пытаться помогать выбраться друг другу. Трудно. Потому что коррупция прилипчива к нам ко всем. Это ужасно, а что делать? 

– Такой прочувствованный у вас получился монолог… 

– Спасибо. Это выше наших возможностей, а что мы можем делать, чтобы бороться с этим? Только через искусство. Нужно же делать усилия. Хотя бы говорить об этом. Может, кто-нибудь найдет решение. Пазолини сказал очень важную вещь – единственная революция, которая случилась справа, это революция потребления. И она всех поглотила. Это сказал Пазолини и заплатил жизнью за это. Революцию слева мы уже проиграли. А теперь выиграла революция справа – сила денег непреодолима. Сила денег – это и есть дьявол, она всепобеждающая.