Страсти по-эстонски

- Я полагаю, что для литератора не имеет ни малейшего значения, в какой стране жить. Потому что писатель выводит свои слова на бумагу, а не на улицы города. Ощущение государственности, с которой ты имеешь дело, это - вопрос литературного вкуса. Вы можете рассматривать его как в "Процессе" Кафки или как в "Приглашении на казнь" Набокова. Набоков, в частности, сказал, что самое лучшее состояние государственности - это когда президент в вашем сознании не может выглядеть больше, чем величиной с почтовую марку с его портретом. Поэтому мне думается, что все это - разговоры на языке трамвайных перебранок. А язык трамвайных перебранок в любой стране абсолютно одинаков. В какой бы стране вы ни оказались.

Моя родина - это русский язык и русская культура. Наша жизнь находится не в политических пространствах, а исключительно в личности - там, где мы любим, где нас понимают и где наше одиночество может быть разделено.

- Всякий творческий человек живет так, что друзей за письменным столом у него гораздо больше, чем друзей за обеденным столом. Друзья - это книги, которые стоят на наших полках, это встречи, которым посчастливилось состояться в жизни. Реальных людей, с которыми мы постоянно общаемся, гораздо меньше. И чем больше вы пишете, чем больше вы думаете, тем меньше остается этих людей. Когда я сажусь за письменный стол, я нахожусь в контексте своей родины.

- Я осмелюсь напомнить дорогие мне слова выдающегося эстонского поэта Юхана Вийдинга: "Я - эстонец, родился на этой земле, но чувствую здесь себя эмигрантом". Поэт и художник должен везде чувствовать себя эмигрантом. Если это чувство исчезнет, он перестает творить. Замечательный эстонский писатель Тед Каллас придерживался той же точки зрения: "Поэт, художник, артист - всегда и везде эмигрант".

Современная русская литература во многом определена тремя эмигрантами: поэзия - Иосифом Бродским, вне ритмики и стилистики которого сегодня не живет ни один русский поэт; проза - Набоковым, в которого мы упираемся в изощрениях, исканиях, мимикриях; а самый демократичный слой и самое широкое литературное пространство определено прозой Сергея Довлатова. Я буду утверждать, что талант Довлатова по-настоящему сформировался и достиг своего блеска сначала в эмиграции в Эстонии, а затем - в Америке. Когда человек находится вне комфортности речи и общения, он научается опрятности и пригляду за своим дарованием. Он лишается той расхристанности, требовательности к своим несчастьям, к которым побуждает нас своя родная среда.

- Я думаю, что только в российской культуре перемена места всегда была переменой участи и переменой нравственности. Для нас география - это наука о нравственности. Что дала эмиграция русской литературе? Когда русская литература уж слишком приближалась к жизни, эмиграция напоминала ей о смерти. На протяжении более 70 лет мы были лишены человеческих радостей, связанных с поездками, со знанием, с выбором. У нас ничего не было, кроме книг. У нас в начале было слово и в конце было слово. У нас не было фильмов - мы только слышали о них. У нас не было знания другой жизни - мы были за "железным занавесом". Мы знали, что там живут люди с песьими головами, и больше ничего.

Раньше можно было быть просто писателем - все знали, все читали. А сейчас, наверное, нужно иметь отношение к газете, к телевидению, к журналистике, чтобы как-то обратить на себя внимание. Правда, это больше касается русских, у эстонских писателей положение иное. Эстонская литература и искусство были всегда необыкновенно востребованы у себя на родине. Уж они-то все имеют право сказать, что они - пророки в своем отечестве.

- Все не так однозначно. В советские времена издавалось много книг эстонских писателей. И не успевали они выйти, как переводились на русский язык. Российские писатели переезжали в Эстонию специально, чтобы издать свои книги на русском языке - здесь это было проще сделать. Уверяю вас, в Таллине позволялось в тысячу раз больше, чем в Москве. Вы пропускали массу вещей. Эстония была на отшибе. Существовали буржуазно-либеральные традиции. Они создавали определенный фон. Ведь нельзя было давить больше, чем можно было задавить. Главный директор издательства "Ээсти Раамат" Аксель Тамм (сейчас он - помощник президента) делал все, чтобы пропустить достойные книги, обмануть цензуру и Комитет по печати в Москве. В Эстонии была интеллигенция, люди, ориентированные на западноевропейскую культуру. В театрах, в которых спектакли шли на эстонском языке, играть было свободнее, легче и проще. Здесь была необыкновенно монолитно-дружеская обстановка среди художников, артистов и литераторов. Здесь пригревали, принимали и поддерживали сбежавших из Москвы или Петербурга и особенно опальных людей. В Тартусском университете заведывал кафедрой Юрий Михайлович Лотман, который приглашал всех диссидентов, каким-либо образом пересекавших тогда не существовавшую границу, выступать в университете, лично поддерживал их материально, предлагал у него пожить. Это была традиция, это было правило.

- Мне думается, что вообще никакой отдельной русской литературы и культуры в Эстонии, Киргизии, Молдавии нет. Есть одна великая русская литература. Нет у нее никаких местнических представителей. Поэтому все трагедии и литературные несчастья на местах - в эмиграции или в провинции - возникают от иллюзий, что мы здесь сами по себе. Невозможно стать первым русским поэтом или замечательным русским драматургом на территории Эстонии. Это кончается крахом, идиотизмом и посмешищем. Если говорить об эстонской литературе с ее отдельными эстетическими и этическими принципами, которую вы немедленно опознаете по фантасмагоричности, притчевости, некоторой холодности, то внутри этой литературы у хороших писателей всегда есть ощущение масштаба и общеевропейского дыхания. Нет поэтов или писателей, которые как бы не знают о существовании мировой литературы. А уж нам делать вид, что мы сейчас здесь, сидя на обочине, на уголке, построим свою отдельную русскую литературу - смешно. Отсюда и ощущение несчастья.

- Я поняла: чтобы ощущать Россию, нужно чувствовать себя частью ее такой большой общности, как народ. Мне вообще не- свойственно это ощущение. Ни к какому народу я себя не отношу. Моя родина - русский язык и русская культура. Все остальное для меня - междометия или анекдот. В соседнем подъезде моего дома жил замечательный эстонский писатель Рейн Салури. Когда я была второй раз замужем, у меня была уже взрослая дочь, он меня встретил во дворе и сказал: "Слушай, что ты все со своей литературой. Ну, вышла бы хоть разок замуж, родила бы кого-нибудь". Он ничего про меня не знал. Так у нас принято. Меня это вполне устраивает.

- Мы здесь проходим все стадии русской эмиграции - парижской ли, израильской ли, брайтонбичевской ли. Все то же самое. Сначала мы все подружились, потом разругались, потом облили друг друга грязью. Тут все повторяется, как заскорузлый, застарелый фарс.

- Была здесь как-то Белла Ахмадулина и зашел разговор об эстонском темпераменте. Она пожелала увидеть настоящего эстонца, неторопливого, с бородой и трубкой, который медленно произносит слова, холодного, вдумчивого, тягучего. Я говорю: "Белла, у вас ложное представление об эстонцах. Здесь тоже кипят бешеные страсти". И вот мы ночью отправились к Теду Калласу. История такова: ради любимой женщины он зашел в клетку с тигром, и тот откусил ему палец. Тигр стал символом счастья этой семьи. Теперь у них дома полно игрушечных тигров.