Суров, но справедлив

Слагаемые "Легенды" - либретто по пьесе турецкого поэта-коммуниста Назыма Хикмета, музыка Арифа Меликова, декорации (темный складень в виде огромной книги) Симона Вирсаладзе. Знатоки ислама находят скрытые суфийские мотивы, попавшие в балет от литературного первоисточника - поэм Навои и Низами. В событиях притчи участвуют две сестры-царицы, один пригожий зодчий, идея справедливости и скала, которую надо героически пробить, чтобы в средневековой стране была вода.

Этот аскетический балет-плакат в духе и букве шестидесятников многие считают лучшей постановкой Григоровича. В момент создания спектакль потряс невиданной в сталинском балете диалектикой "объективной" судьбы народа и субъективизма частных жизней. Не менее поражала почти диссидентская идея, что жизнь человека зависит от его собственного выбора, а не от закономерностей исторического процесса. Но Григорович угодил и тем, кто требовал от художников "воспитательного" искусства: мироздание у него героизировано, а нравственная коллизия между "хочу" и "должен" решается в пользу долга.

Апологеты не замечали малого набора балетной лексики и восторгались, что хореограф отменил синонимичность понятий "балетная драматургия" и "сюжет", обильные бытовизмы и танцы "по поводу", заменив их потоками "обобщающих" танцев с хореографическими лейтмотивами. Только ленивый не упоминал про персидские миниатюры, вдохновлявшие Григоровича. Балетоведы обсуждали танцующее золото, танцующие мечты о воде и танцующий царский гнев - все в исполнении женского кордебалета. Зрители ахали от лирических интерлюдий-кульминаций, когда массы (мудрецы, плакальщицы, шуты, воины, жители пустыни и т.д.), эмоционально формирующие ситуацию или настроение, замирают в темноте, но главные персонажи, поданные "крупным планом" в потоках локального света, продолжают действовать, танцем проецируя вовне внутренние чувства. Григорович использовал здесь модный европейский художественный прием: соорудил два потока времени, время объективное - и субъективное, темп которого регулируется нюансами "Я"-переживаний. Конечно, сейчас все эти новации оттепельного романтизма - давно традиции. Но по-прежнему впечатляют мастерски поставленные массовые сцены-нарастания: шествие первого акта и знаменитая погоня второго - чистейший хронотоп по Бахтину, время и пространство, обнаруживающие друг друга в едином пластическом целом.

Задача исполнителей - строго следовать графике пластического орнамента, несложного танцевально, но напряженного физкультурно, и соблюдать былой запрет Григоровича на хлопотание физиономией (почти никто не соблюдает). Ближе всех к идеалу танцуют Геннадий Янин (Шут) и Марк Перетокин (Визирь). Николай Цискаридзе (зодчий Ферхад) в разговоре со мной описал метаморфозы своего героя, из художников попавшего в каменотесы, фразой: "Это все равно что пианиста заставить лепить кирпичи". Надежда Грачева (царица Мехмене-Бану) и Анна Антоничева (ее сестра Ширин) изображают что положено: тигрицу и газель. Требуемой пластической каллиграфии, одновременно упругой и льющейся, как арабская буквенная вязь, у солисток нет.

Сегодняшний день внес коррективы в восприятие некогда новаторского балета. То, что в танце и сценографии раньше считалось лаконичным и емким, теперь наивно. Впрочем, картинно вскинутые в запястьях кисти рук, многократные силовые поддержки и балетный Восток без восточной цветистости получили горячее одобрение публики. Наши зрители десятилетиями воспитывались на суровой простоте Григоровича. "Легенда" для них - не какой-нибудь извилистый опус прибабахнутых интеллектом Форсайта или Ноймайера.