О происхождении театров

Студенческим спектаклям присущи особенный дух и атмосфера, которые сильно отличают их от профессионального театра. Здесь все если не по-семейному, то дружески: сокурсники, друзья, мамы и папы и им подобные «благодарные» зрители. Но есть действительно положительные отличия в хороших дипломных спектаклях: все артисты молоды, все красивы, всем им, проучившимся четыре года вместе, присуще удивительное чувство партнера – тот необходимый элемент для настоящего ансамбля. Последним могут похвастаться не все профессиональные коллективы. Впрочем, к четвертому курсу принято к студентам относиться уже как к профессиональным актерам, а к их спектаклям – как к дебютам. Не так редки примеры, когда выпускные курсы создавали театры. Так, театр вырос из курса мастерской Петра Фоменко и стал одним из самых популярных в Москве.

Теперь Петр Фоменко не набирает студентов, его преемником стал Сергей Женовач, который четыре года назад набрал свой первый курс в ГИТИСе. Известный режиссер проявил себя как очень успешный руководитель, и уже первые публичные экзамены «женовачей» (так стали называть учеников Женовача, видимо, по аналогии с «фоменками») становились событием в институте. Сейчас на их дипломные работы приходят известные критики и артисты, потому что каждый спектакль – событие не только институтского масштаба.

Недавно таким событием стала премьера мало кому известного произведения Шолом-Алейхема «Мариенбад», состоящее из 37 писем, 12 любовных записок и 47 телеграмм, соединяющих курортный город Мариенбад с еврейской улицей Налевки в Варшаве. А поскольку в Мариенбаде собрались все «свои люди», то письма – своеобразное досье на каждого отдыхающего в городе: где, когда, с кем и сколько.

В спектакле курортный город отделен от Налевки большой стеной из чемоданов, и кто может знать, что на самом деле за ней происходит. По сю сторону можно видеть только героев писем и их благоверных, томящихся где-то в далекой Варшаве за своими рабочими столами. Здесь престарелый Шлойма Курлендер (Тихон Котрелев) аккуратно пишет своей молодой жене Бейльце. Старик всю жизнь проведший над этим столом, подсчитывая доходы, в исполнении молодого артиста получился слишком кротким и тихим. А ведь он почти еврейский Отелло, в свои 58 лет полюбивший, быть может, в первый раз, девушку, не достигшую еще 20 лет. Теперь она – красавица Бейльця Курлендер (Мириам Сехон) только прибыла на курорт (одна!) – какой повод для переживаний и ревности! Бейльця кокетливо присела за стол перед мужем и, воображая разговор с ним, перечитывает письмо, в котором просит прислать ей еще немного денег, потому что все свои она потратила в магазине у Вертгеймера. Каждый раз она с наслаждением повторяет эту фамилию, а из-за чемоданов ей вторит женский хор: «О! Вертгеймер! О! Вертгеймер!» Ясно, что он, то есть его магазин, является подлинной и единственной страстью в жизни этой молодой особы, остающейся равнодушной к ухаживанию молодого друга своего мужа Хаима Сорокера (Григорий Служитель), да и всех остальных мужчин, воспылавших к ней страстью. Но интрига уже закрутилась: полетели обвинительные письма из Варшавы в Мариенбад и обратно!

Письмо – сольное выступление артиста. Каждому в этом густонаселенном спектакле режиссер Евгений Каменькович придумал свою характерность, изюминку, которая выражает всю суть персонажа. Это не превращает спектакль в сменяющие друг друга аттракционы, напротив, все сольные голоса этого спектакля постепенно, то сменяя друг друга, то дополняя, создают стройную мелодию ансамбля.

Вот пишут два ортодоксальных еврея Шеренцис и Пекелис (Андрей Шибаршин, Сергей Пирняк). Они не только внешне похожи, у них одинаковые костюмы, слова, их реплики дополнят друг друга так, как будто друг без друга они не могут закончить мысль. Другое письмо от невротического склада человека напоминает исповедь психоаналитику. Действительно, Калмен Бройхштул (Сергей Аброскин) не здоров: за левым плечом ему все время чудится кто-то, кто подсказывает слова. Одергивая руку, он повторяет этому невидимому существу: «Да, знаю!.. Отстань!..»

Пока герои читают письма, на сцене перед чемоданной стеной возникают живые картинки – иллюстрации к посланиям из Мариенбада. Бейльця, в ритме вальса кружится то с рыжим Сорокером, то с Меером Марьямчиком (Максим Лютиков). А из звуковой будки, находящейся слева почти над головами зрителей, телеграфным стилем ругается отец Меера Давид Марьямчик. Он свесился из будки и, четко выговаривая ТЧК и ЗПТ, резко отчитывает сына за разгульное поведение.

И понятно, что эта история будет длиться вечно, даже тогда, когда будет разобрана стена из чемоданов, а герои вернутся в Варшаву. Жаль будет только одного: что жизни этому спектаклю осталось несколько месяцев.