Мастер портретного спасенья

Портрет княжны А.Г.Гагариной и княжны В.Г.Гагариной. 1802. Холст, масло. 75*69,2 Государственная Третьяковская галерея.

Третьяковская галерея принесла масштабный (около двухсот произведений) выставочный оммаж Владимиру Боровиковскому (1757–1825). Больше десяти собраний (среди которых даже Лувр) напрягли свои силы, чтобы с максимальным размахом в здании на Крымском Валу показать портретную и религиозную живопись хрестоматийно известного сентименталиста.

Боровиковскому повезло: он успел захватить вторую половину XVIII и первую четверть XIX столетия, застал эпохи классицизма, сентиментализма и ампира. К тому же был страшно плодотворным художником. Мария Лопухина стала – простите за каламбур – лицом Боровиковского. Если угодно, наоборот – он создал образ, который остался в веках, несмотря на короткие 24 года жизни этой героини, даже не подозревавшей, что ей суждено стать символом сентиментализма. Именно этому портрету уже в конце века XIX Яков Полонский посвятил стихотворение, строчка из которого стала заглавной в экспозиции.

Поменьше париков и корсетов! Да будет легкая небрежность чуть растрепавшихся локонов и лицо, вроде слегка уставшее, но со скользящей улыбкой. Расслабленные руки, платье-туника – и в антураже расплывающихся в дымке неопределенности пейзажных далей, – такой жаждет себя лицезреть дама конца XVIII века. В таком виде Боровиковский сохраняет для благодарных потомков красоту не только Лопухиной, но и десятков других персонажей. В тематических рамках мужского, женского и детского портрета, парадного или камерного, парного или одиночного. По пути на смену сентиментализму придет ампир – появится гордо восседающая «Дама в тюрбане» (предположительно писательница мадам де Сталь). На смену мягкой округлости придет более строгая, точеная форма, приближающаяся к скульптурной. Устоявшиеся иконографические схемы и просто повторы одного и того же изображения – свидетельства времени, еще сильно связанного канонами (пусть даже эти каноны и стали больше походить на свободную от условных норм живопись). И, разумеется, свидетельства успешности художника и метода его работы (кстати, по этому поводу можно заглянуть в раздел, посвященный технико-технологическим исследованиям портретов). Герои остаются – меняется театральный задник. Или: меняются герои – остается композиционная схема.

Одно из главных достоинств выставки в том, что она через конкретные картины воссоздает если и не портрет, то уж точно очень подробный эскиз эпохи. И биографии самого художника. Так, на груди у великой княжны Александры Павловны – осыпанный бриллиантами медальон с изображением Екатерины II. Из пояснения следует, что такое изображение восходит к типу Иоганна Лампи-старшего, у которого Боровиковский брал уроки. Кружок архитектора Николая Львова, одного из первых петербургских друзей и покровителей приехавшего из Малороссии Боровиковского, свел живописца с Державиным и Левицким. Вспомним, к примеру, их портреты Екатерины II: как говорится – почувствуйте разницу. Репрезентативный идеал вершащей правосудие законодательницы Боровиковский заменяет камерным портретом-прогулкой (типологией, пришедшей из туманного Альбиона) в будничной одежде и с собачкой. Как и Левицкий, Боровиковский был масоном ложи «Умирающий сфинкс», основанной поэтом Александром Лабзиным. Это, в свою очередь, объясняет присутствие портрета самого Лабзина и увязывает между собой ряд произведений с масонской символикой (сфинкс, циркуль┘).

Судьбы влиятельных людей раскладываются как на ладони. Вот, например, рядом два портрета Дмитрия Трощинского, написанные с разницей примерно в двадцать лет. За это время человек постарел, а биографическая справка информирует: министр такой-то, министр такой-то... уволен.

Пристрастие нашей страны к «работе над ошибками» в написании собственной истории коснулась и Боровиковского. Если в царской России важна была его религиозная живопись, то в советский период о ней старательно умалчивали. Организаторы нынешней экспозиции вновь отвели данной теме важное место. Отведено оно под портреты церковных иерархов, царские врата для строившегося тогда в Петербурге Казанского собора, впервые привезенный в Москву из Русского музея иконостас Троицкой церкви на Смоленском кладбище и религиозные картины разного географического предназначения.

Однако и эта неотъемлемая часть остается в конце концов позади. И опять проходят чередой играющие в свободу от амплуа, в самих себя «Лизынька и Дашинька» (наряженные в олицетворение дружбы крепостные), княжны Гагарины или княжны Куракины (чьим портретом поделился Лувр). Полагающие, что играют в саму естественность, – и подчиняющиеся новому идеалу новой эпохи. Но распознаем мы многих из них еще по старой привычке – вглядываясь в многочисленные атрибуты, – значение статуса никто не отменял.