Григорий Заславский
Споры о жизни и смерти России. Фото Полины Королевой предоставлено пресс-службой Театра.doc
Пьеса Ольги Михайловой имеет свою уникальную историю. Она написана по заказу Пензенского драматического театра, к прошлогоднему 150-летию со дня рождения Столыпина. Михайлова, одна из основателей Театра.doc, отправилась в Столыпинский фонд за «информационной поддержкой», обложилась стопками книг – биографий, переписок и пр., изданных за 10 лет его существования. Все, что осталось, о чем вспоминают, когда дискуссия о частной собственности утопает в недрах российской истории, – два письма Льва Толстого тогдашнему премьеру Столыпину и одно – ответ Петра Аркадьевича Толстому. Не отвечал – не хотел ругаться. Связанные разными узами, в том числе и родства, великие русские умы, не шутя болевшие за Россию, спорят о праве на частную собственность, краеугольный вопрос – о земле. Толстой, конечно, против, у него и аргументы имеются, но также он еще и страстно против частной собственности на землю. Вообще против, но особенно – в России. А Столыпин – за, живой человек, он с трудом скрывает раздражение: ну, как же вы не понимаете, граф?!
Их разговор – разговор и спор о земле, но также о жизни и смерти, поскольку Лев Толстой дивится безбашенности Столыпина: ведь убьют вас! А Столыпин знает, что убьют, не сомневается в том ни секунды – какой-то невероятный для политического деятеля его уровня фатализм, прямо-таки толстовство в чистом виде, так, кстати, раздражавшее самого Толстого: непротивление злу насилием.
А за мыслями о жизни и смерти человеческой (Толстому до смерти, как говорится, четыре шага…) то и дело разговор снова взмывает к спорам о жизни и смерти России, эта боль маячит за всеми поворотами их переписки, а в спектакле – жестов, взглядов, пауз. В спектакле Мирзоева Толстого играет молодой человек в каком-то спортивном костюме (Захар Хунгуреев), вначале он делает гимнастику – что-то из йоги, кажется. Толстой – в чистом виде, то есть без портретного сходства. Столыпин (Арман Хачатрян) похож на настоящего Петра Аркадьевича, с фотокарточек, даже больше, чем выставленные года два тому назад на Брестской многочисленные памятники, принимавшие участие в конкурсе. Те, было видно, делались – одни из непринятых прежде монументов Николаю Второму, другие – мне показалось, из Чайковского. Хачатрян монументален, хотя кроме прочего интересен еще и тем, как в другом, новом актере Мирзоев обнаруживает, вероятно, важные для режиссера черты сходства с Максимом Сухановым, которого не зря и не раз называли alter ego Мирзоева.
В Театре.doc обычно на сцене всего немного, а тут вдруг – какое-то столпотворение разных вещей (художник – Сергей Тырышкин): клетка с птичкой (здесь – увлечение великого русского писателя), деревянные перегородки и лавки – из меблировки суда, поскольку переписка Толстого со Столыпиным в пьесе Михайловой ловко переплетена с криминальной, судебной историей. Наконец, дверь: с черной дерматиновой обивкой, старая, но крепкая. Охраняет чей-то дом, чье-то неприкосновенное жилище, чью-то собственность. Частную.
Одна пензенская крестьянка, Мария Крюкова (Анна Осипова) обвиняется в убийстве свекра, местный пензенский адвокат Яншин (Евгений Буслаков) берется ее защищать, он не может поверить в ее вину даже с практической точки зрения: тот был два метра ростом, силач, она – в общем, хрупкая женщина… Зарубить топором? Нет, не могла. Но как ей помочь – не знает. Не может. И по русской привычке решает бить челом, пишет письма, в которых просит помочь ему Льва Николаевича Толстого и Петра Аркадьевича Столыпина.
Мирзоев – из тех, кто, переворачивая все с ног на голову, на самом деле возвращает мир в свое естественное состояние. Выворачивая наизнанку, делает решительный шаг к норме. В его спектакле (против пензенского, например) одной из главных героинь становится Федосья, которая прислуживает пензенскому адвокату. Она и начинает первой. Ольга Лапшина затягивает какую-то жалостливую русскую песню, поет, разглядывая зрителей, вдруг в распев вставляя привычную в театре просьбу – выключить мобильные телефоны. Так и остается она этаким посредником между «ними», которые там сто с лишним лет назад спорят о России, в этих важных разговорах естественно забывая о загибающейся в тюрьме Марье Крюковой, и нами, которые эти споры воспринимают во всей их сегодняшней злободневности. Вот ведь, думаешь, интересно, у них там, на заседаниях Координационного совета хоть раз кто задумался: а что с землей, с землей в России? Ладно, а в правительстве есть ли хоть один, кого так страстно волнует этот да любой другой вопрос, отвлеченный лишь на первый взгляд, взгляд непросвещенный?
Распределив роли среди людей молодых, еще недавно студентов, Мирзоев превращает всю историю чуть ли не в молодежную драму. Дело не в том, что совершенно не скучно слушать эти старые письма – этого не было и в пензенском спектакле, тут драматург уловила сегодняшнюю остроту давней переписки, – не всякое сегодняшнее телевизионное ток-шоу так захватывает, хотя в спектакле Мирзоева никто ни на кого не бросается с кулаками, не ругается… Нет, без мата, к сожалению, не обошлось: крестьянка, когда доходит до ее признаний, позволяет себе одно или два слова, которых в пьесе нет. Красавица, которая за два часа, что идет спектакль, располагает к себе не одного только адвоката Яншина (а он влюбляется в нее с головой), оказывается ведьмой. А красива как… Но вот такая она, жизнь. Жизнь, которая самую чистую душу может вычернить. Спасти хочется – да не выходит.
Дарья Гармоненко 
