Григорий Заславский
Сцена из спектакля «Гамлет» в постановке Марка Розовского.
Фото с официального сайта театра
Розовский – из тех, кого принято относить к шестидесятникам, из старшего поколения шестидесятников, увы, остались последние могикане. Розовский – из тех, кого называли младошестидесятниками. В одной из сцен «Гамлета» режиссер шлет привет своему старшему и, увы, покойному товарищу, Вознесенскому: повторяя «матьматьмать-мать», Розовский напоминает известную видеому, где мать «уходила» во тьму и снова «превращалась» в мать.
Среди прочего, они всегда были неравнодушны ко всему, что в стране происходит, поэтому, когда затевается какой разговор на тему «театр и общество», всегда обращаются и к нему. За спиной – опыт ставшего легендарным студенческого театра «Наш дом» и опыт закрытия этого театра, полуофициальное существование и известные всей стране спектакли, и студия, собранная и открытая еще до перестройки, на излете застоя. Розовский сам – давно уже легенда. Но если не возводить до небес четвертую стену между сценой и залом, как не воспользоваться подброшенным самой жизнью сюжетом: премьера «Гамлета», истории о принце Датском в театре «У Никитских ворот» выходит в то самое время, когда бывший завлит Розовского Дженни Курпен ищет политического убежища примерно в тех самых краях. На этой неделе стало известно – она, участница «болотных боев», получила защиту в Финляндии. А Гамлет все повторяет и повторяет, у Розовского – тоже, что, мол, Дания – тюрьма… Бывает и потюремней.
Вот еще сюжет, достойный упоминания. «Гамлет» Розовского, при всей избитости пьесы, о чем помнят и в театре «У Никитских ворот» («…после Высоцкого? После Смоктуновского и Пола Скофилда? После Крэга, Козинцева, Любимова, Питера Брука? После тысячи тысяч постановок во всем мире? Да, именно так»), сегодня – единственный московский «Гамлет». Почти. Еще один идет уже без малого 10 лет в Театре Армии, после гибели Марины Голуб сняли спектакль Бутусова в МХТ, опера-комедия, на либретто, написанное нашим современником Застырцом, по-прежнему значится в репертуаре Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, но – не идет.
Режиссер почти сразу раскрывает свой «замысел упрямый»: на сцену со всех сторон выскакивает труппа бродячих комедиантов («Лучшие актеры!»), требует аплодисментов, получает. Полоний (совсем скоро – Полоний, Владимир Юматов), сам в молодости актер, кажется, и есть предводитель этой шальной компании. Ну, да, весь мир – театр… Текст звучит в трех переводах – Михаила Лозинского, Бориса Пастернака и Анны Радловой. Из группы актеров сразу выделяется Гамлет (Максим Заусалин) – ученик Розовского, много уже поигравший в разнообразных мюзиклах, теперь вот Розовский именно его выбрал в принцы. Интересное лицо, внешне он – особенно когда поворачивается в профиль – напоминает Гамлета Петера Стормаре, игравшего когда-то в спектакле Бергмана. Но это все еще не сказка – присказка, шут наконец просит публику выключить телефоны, актеры расходятся, оставляя сцену пустой. Начинается «новая» история.
Ловишь намеки, понимая, что Розовский, конечно, ставил своего «Гамлета» не просто так. И не просто так – терпел-терпел и все-таки решился встать… под удар судьбы.
Да, весь мир – театр, люди в нем – актеры. Может, поэтому в каких-то случаях не боятся сходства, в других – его же подчеркивают, скажем, Полоний в некоторые минуты кажется пародией, то есть в данном случае автошаржем Розовского – очки, листок с текстом в руках. Так Розовский обычно выходит к микрофону на разных юбилейных вечерах. А Клавдий (Александр Масалов) интонациями и даже внешне очень часто похож на Смоктуновского, который, все помнят, играл Гамлета у Козинцева. Да, такой вот понятный круговорот мыслей и дел в природе. Был Гамлетом – теперь он Клавдий. Понятна в этой истории и роль Горацио (Александр Чернявский), в котором – есть такая концепция – обнаруживается главный режиссер всей истории с призраком: он придумал, он подготовил, подыграл. Мир, в котором верить нельзя никому. Помните, в «Семнадцати мгновениях весны» Мюллер говорит Штирлицу: «Верить нельзя никому, даже себе… Мне – можно» и – хихикает, как умеет хихикать один Броневой. Вот об этом, в частности, складывается история «Гамлета» у Никитских ворот.
Пожалуй, главное открытие Розовского, известного максималиста, с годами, казалось, не ставшего спокойнее, бесстрастнее, – это все-таки мысль очевидно релятивистская, о чем говорит Гамлет: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым». Для Гамлета Дания – тюрьма, а кому-то и нет...
На относительность, непрочность всего, даже самой земной тверди указывает и конструкция, возведенная на сцене (сценография Александра Лисянского): решетчатый круглый помост, который то закрепляется, то превращается в наклонный, а когда нужно – остается с одной-единственной центральной точкой опоры, и тогда устоять очень трудно, он качается туда-сюда, и сохраняй равновесие – как хочешь. «Театральную линию» поддерживают и два могильщика (Первый могильщик – Юрий Голубцов), когда из могилы достают не черепа и кости, а театральные маски, да и флейту, о которой говорит Гамлет, быстро скручивают из бархатного занавеса – конечно, на такой не сыграешь! Порой реквизита и бутафории становится даже больше, чем нужно – фантазия режиссера, как часто случалось, неукротима, и вот Офелию несут на кладбище на какой-то несусветных размеров розе. Ну что же, каждый, кто читал Шекспира, помнит, что это роза только роза, а все остальное – относительно.
