Большие лица, маленькие города

«Перепись в Вифлееме» Питера Брейгеля Младшего как энциклопедия повседневности.

«Рубенс, Ван Дейк, Йорданс… Шедевры фламандской живописи из коллекций князя Лихтенштейнского» – это 55 картин, из которых 19 Рубенсов и 10 Антонисов Ван Дейков, но и много кто еще, включая потомков Брейгеля. Очень удобно, ведь по соседству сейчас показывают итальянскую живопись из Академии Каррара в Бергамо, а если Апеннинский полуостров славится Возрождением, то в XVII веке – правда, захватили здесь и XVI столетие – бал правили все-таки Нидерланды.  

У княжеских коллекций Лихтенштейна репутация одного из лучших частных собраний в мире, и неудивительно – мало кто может похвастаться историей собирательства, начавшейся на рубеже XVI–XVII веков. Сама австрийская династия Лихтенштейн уходит корнями вообще в XII век, восхождение фамилии к статусу конституционной монархии, а его, став государством в 1806 году, Лихтенштейн получил в 1924-м, – отдельный сюжет. Первый из династии, Хуго Лихтенштейнский, своей фамилией обязан крепости Лихтенштейн, что южнее Вены. В начале XVII века Карл I удостоился титула наследного князя, династия продолжала обрастать владениями, но только столетие с лишним спустя, в 1719-м, купленные незадолго до того Шелленберг и Вадуц объединили, и все вместе стало зваться имперским княжеством. Словом, долгая дорога.

Пушкинскому не впервой представлять княжеские коллекции: пять лет назад из собрания Лихтенштейнов сюда привозили сладостные бытовые сценки бидермейера. У «золотого» XVII века нидерландской живописи много вершин, но главные две, Рембрандт в Голландии (которого здесь нет) и Рубенс во Фландрии. Его монументальному стилю – 19 картинам, в их числе и одна из самых ранних известных работ «Обращение Савла», написанная, когда художнику было всего 24 или 25 лет, – отвели Белый зал. Вроде бы два антагониста, но искусство обоих, в том числе и про живопись, как внутреннее свечение. Эдакое погребное освещение с мягким цветом у Рембрандта, но и у Рубенса, несмотря на гегемонию могучих тел, торжество человеческой плоти, выписывается ради колорита – цвета кожи. У Рубенса, всегда исключительно нежного, теплого, с розовой, даже с красноватыми оттенками карнацией, – не только в пухлом румяном личике дочери Клары Серены (между прочим, портрет поступил в княжескую коллекцию еще в конце XVII – начале XVIII века). Но и мертвый Христос из «Оплакивания», несмотря на страшные синие губы, несмотря на трагический жест, когда дотрагиваются до его чернеющих век, в почти выходящем из картинной плоскости на нас ногами (будто оглядываясь на «прославившего» такой ракурс «Мертвого Христа» (Мантеньи) теле – почти светится изнутри и безжизненное. Но написано оно так, будто остывает на наших глазах, и тепло не совсем еще из него ушло. А мог антверпенский мастер писать и иначе: здесь есть полный жанровый спектр – и мифология, и исторические сюжеты, не только сакральные сцены, и вот динамичные эскизы с охотой Дианы или «Сатир и девушка с корзиной», где этот самый сатир – ну почти современный хлыщ с залаченными волосами и с ухмыляющимся взглядом исподлобья. Гротескный, наглый  и не отпускающий нашего взгляда. 

Часть колоннады отдали Антонису Ван Дейку: тот хотя и работал в мастерской Рубенса, своему стилю не изменил, история записала его в портретисты эпохи, да что история, Ван Дейк начал самостоятельную художническую карьеру в 14 лет и, хотя прожил всего 42, успел потрудиться придворным живописцем испанской наместницы инфанты Изабеллы Клары Евгении, а почти десять последних лет жизни провел в Лондоне при дворе Карла I. Стезя Ван Дейка – сдержанное изящество, и очень кстати, что вы идете мимо по колоннаде, попутно словно отвешивая поклоны его героям. Где у Рубенса было размашистыми мазками сделанное живописание, почти жизнеописание плоти, у бывшего его ассистента – взгляд. Будь то горделивый, одновременно будто и удивляющийся чему-то взгляд голубоглазого генуэзца с рыжими закрученными усами, будь то смущенное, но с ноткой лукавства лицо Марии де Тассис, «обрамленное» кружевом воротника (ее, кстати, уже привозили на подготовленный к юбилею ГМИИ проект «Воображаемый музей», но так картина хороша, что пусть погостит еще).

Рубенс, Ван Дейк, гигантские «Дары моря»  Йорданса и Снейдерса, где и люди стали натюрмортны, лесные кущи Гиллиса ван Конинкслоо, «фирменный» для эпохи пышный цветочный натюрморт (тут кисти Руланта Саверея) – думая про барочную живопись, то и дело одергиваешь себя, пытаясь избавиться от «барочных» велеречивых эпитетов. На этот случай у XVII века имелась другая оптика: рядом повесили два концерта, оба «случились» в 1650-м. На одном стараниями Йоса ван Красбека происходит то ли урок игры на лютне, то ли свидание, где герой пытается произвести впечатление на девушку из хорошей семьи, на другом Давид II Тенирс «смакует» пирушку, а там и кувшинов в комнате больше, чем людей, и играют они на гитаре, но зато никакой чинности – поют, и им лихо. Или вот один из потомков Брейгеля, Питер Брейгель Младший (он же Адский) перепись в Вифлееме делает зимней будничной сценкой в духе знаменитого предка, а если отправиться дальше, в XVI век, найдете Пейзаж с «металлоплавильней» не самого известного мастера Херри Мет де Блеса. Вроде непримечательный сюжет, зато, как у Брейгелей, целый мир на маленькой дубовой доске, работы с металлом занимают примерно одну ее шестую, а рядом гонят гусей, где-то скрипит колесо водяной мельницы, бьют копытами кони, увешанные скарбом  бредут мимо, туда, вдаль, где огромные скалы и замысловатые силуэты городов  с соборами, на которых причудливые купола, а такие формы пришли, в свою очередь, из XV века, тогда в религиозных сценах это было «ссылкой» на образ священных построек Иерусалима. И ты жадно смотришь туда, и хочется водить по каждому сантиметру этой картины, как в детстве по нарисованному лабиринту пальцем. Такой космос, увиденный через небольшое «оконце» доски,  и другой космос, широкой кистью проявляющий штрих за штрихом лица на больших холстах.