Третьяковка подстроилась под рисунки

А на этой картине – Москва глазами итальянского художника. Фото предоставлено пресс-службой Третьяковской галереи

Дорога от скрупулезных штудий до архитектурных фантазий современников, среди которых, например, главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов, довольно длинная. И в то же время – все не очень далеко друг от друга. Через рисунки Кваренги, Гюбера Робера, Каналетто и много кого еще, через 200 листов этот путь проложили Третьяковская галерея, берлинский Фонд архитектора Сергея Чобана и другие частные коллекции.

Архитектурные рисунки – тема специфическая, не жанровые сценки. Но Италия – все-таки заманчивый сюжет, а рисунок – он ведь интимнее большой (и даже не очень большой) картины, он художнический взгляд – то донельзя сосредоточенный на изучении открывшихся древностей, то рассеянный, мечтательно скользящий с одного на другое – передает часто скорее, живее. А еще впору сказать «свершилось» – Третьяковка не просто вывесила рисунки, а переделала под них пространство. До неузнаваемости. Стараниями Сергея Чобана и Агнии Стерлиговой вы оказываетесь то в круглом, словно римский Пантеон, зале, то вроде бы в зале обычном, но из него узенький проход тянет дальше, в комнату, где стены описывают то ли лихую дугу, то ли петлю. Подача имеет значение.

Кураторы Нина Маркова (от ГТГ) и Ирина Седова (от Фонда Чобана) разложили графику, как по нотам. На бумаге – античный Рим, средневековая Венеция, снова Рим – уже с барочной мощью. В жизни – бурлящий в первой половине XIX века Рим, куда съезжаются учиться и смотреть со всей Европы, – и череда арок, мостов, храмов. Сперва ехали за формами, потом стали искать настроение. Оставили портрет Рима, который сегодня приходится восстанавливать и по таким рисункам тоже, потому как до чего-то археологи тогда еще не добрались, а как добрались – лицо города поменяло выражение. Вот романтизированные руины, дряхлеющие старые тюрьмы, овеянные демоническим ореолом, – а вот фантазии, где равных не было быстрой, будто нервически куда-то спешащей руке Пиранези. Вот ведуты, а вот уже просто зарисовки, и что для Петра Кончаловского, что спустя 80 лет для Ирины Затуловской сюжетом становится прихотливая геометрия сиенской площади. Вот Василий Баженов и Константин Тон едут в Италию, а вот встречное движение россики – Джакомо Кваренги приезжает в Россию и раскатывает панораму Кремля и Коломенского. Вот Габриэль Дуайен – тот часто из разных элементов римской архитектуры набрасывает этюды. Его Ирина Седова называет одним из открытий выставки – не то чтобы сегодня хорошо известное зрителю имя, а между тем он перебрался из революционной Франции в Россию в 1792-м, еще при Екатерине II преподавал в Академии художеств, где ему сразу дали профессорскую должность с зарплатой в 1200 руб. – и даже когда спустя год ее срезали вдвое, Дуайен остался. Есть другая судьба: Шарль Клериссо тоже прибыл в Россию, вручил портфолио Екатерине, та его приняла, но после – переменчивы были ее вкусы – отказала, не позволила ничего построить. А на бумаге, не там и тогда, а здесь и сейчас, у Клериссо очередная архитектурная выдумка на тему потрепанных временем старостей.

Седова рассказывает про выставку, и это удивительный исследовательский азарт, из каждого, даже вроде бы из самого простого рисунка она вытягивает массу подробностей – переходя от биографических фактов к тому, что если поехать в Рим, найдете изображенное тут место (не всегда очевидное), только идите вот таким путем и вот туда. Так она нашла – то есть ходила и сверялась, – что у Бенуа арка на фоне простуженного акварельного неба – это Арка делле Кампане со стороны Ватикана. Расследование места может смениться расследованием авторства – его, бывает, можно и уточнить, не неизвестный это художник…

Вообще здесь вдруг включается режим «гиперссылок» – начинаешь воспринимать «на контрасте». Потому что, например, Жак-Луи Давид пока что выводит безмятежный «Вид Рима около терм Каракаллы», на дворе конец 1770-х годов, и он еще знать не знает, что в 1793-м напишет убитого революционера Марата, вместе с которым войдет во все энциклопедии. А Александр Лактионов, рисующий Капитолийскую лестницу, не подозревает, что создаст хрестоматийное «Письмо с фронта». И раз есть лирика художника Бенуа, будет архитектурное мышление – взгляд на детали Жолтовского, Иофана, Фомина и Гельфрейха.

Современники «болеют» Италией по-своему – Сергей Кузнецов рисует открыточного толка виды, Чобан закручивает порой жутковатый фантастический хай-тек коридоров-переходов над крышами старинных построек, Максим Атаянц, как для атласа, вычеривает архитектуру в деталях. А Михаил Филиппов, едва подцвечивая (или и вовсе монохромно), ведет десятки тонких, словно не проведенных, а процарапанных линий, их так много, будто в сетке, но через «сетку» проявляются контуры Венеции. Как через общее пространство Италии, полуреальной, полупридуманной, у всех художников проступает Италия своя.