Вкус "божоле"

Речь пойдет о книгах Александра Стефановича. Первая - роман "Я хочу твою девушку" (можете себе вообразить более рыночное заглавие?), написанная в соавторстве с Э.Тополем, стала бестселлером. Теперь вышла его новая книга - "День божоле: Озорные рассказы; Казанова-2000: Разговоры о жизни, любви, наслаждениях, путешествиях и авантюрах"). Читаются обе книги с забытым увлечением. Мало того - растягивая удовольствие, читала небольшими порциями, еще порой и перечитывая. Попутно занимал вопрос: в чем же секрет притяжения? Не к каждой же, ох, не к каждой книжке потянешься снова.

Говорят иногда про увлекательные книги - "Хочется быть вместе с героями". Нет, мне ни минуты не хотелось быть с этими героями - ни с мужчинами, ни с женщинами. Но читать про них - замечательное занятие. Почему же?..

Перед нами главным образом два сорта литературных героев, за которыми - вполне реальные разряды человеческого сообщества. А интерес к ним остального человечества подтвержден всей его историей.

Это, во-первых, женщины, но ни в коем случае не женщины вообще. Почти в каждой из новелл представлена особая часть человечества: красавицы с их причудливыми и в конечном счете чаще всего трагическими судьбами. Некоторые новеллы так и начинаются: "Жиляева - девушка редкой красоты" ("Правда жизни"), - или кончаются: "Девушка была очень красивая, со сверкающими глазами и точеной фигурой" ("Кристиан и киллер").

Мужчины беспощадно, бесчувственно пользуются красавицами. Порой тем удается защититься. Некоторые же из них переходят в наступление и иногда побеждают. Идет борьба - как в животном мире.

О любви в основном речи нет. Слово "любовь" выталкивается со многих страниц, как тело из очень соленой воды Мертвого моря. Хотя что же, если не безмерная любовь, движет героем истории шестой (из книги с рыночным названием) - "Любовь албанца"?.. Да, есть, есть среди описываемых страстей и та, от которой герои, как в старинных романах, без чувств хлопаются оземь.

Второй разряд героев этих новелл - авантюристы, снедаемые старой как мир страстью к наживе, а также жаждой любовных и иных приключений. Например, новелла "Капитан Немо" - про банкира отечественной выделки, бежавшего на Запад со всей наличностью своего банка и каждую секунду ожидающего смерти.

Автор знает, что сила и горечь их разочарования в моменты поражения ничуть не меньше, чем у людей добропорядочных. Может быть, она даже больше, поскольку речь идет о людях сильных страстей. И точными, экономными движениями - без малейшего пережима! - он погружает читателя в пучину их разочарований, чтобы тут же извлечь оттуда и повести за собой к истории нового авантюриста.

Итак, отчаянные авантюристы, никогда не стареющие красавицы и их поклонник (порою - и покровитель) - вечный ценитель их красоты. Он не брезглив. В чем-то под стать своим героям. Может дружить с сутенершей и с удовольствием (естествоиспытательским?) слушать жуткие истории, сопровождающие ее ремесло ("Потеря девственности").

Все новеллы состоят главным образом из описания пороков, людской распущенности. Хорошо ли это? На этот вопрос когда-то ответил Дюма-сын, размышляя об одном знаменитом романе в предисловии к нему, - он писал, что нельзя упрекать писателей в том, что они поощряют распущенность, изображая ее, ведь если бы не было распущенности, не было бы и писателей, которые ее описывают!

Повествующий - вне разрядов. Он - наблюдатель, собеседник, иногда участник и, главное, провозвестник философии этих книг - философии гедонизма. И по мере сил показывает, что в изображении буйства низменных страстей его ценностная шкала не разрушена.

Все мы знаем, что порой упомянутое во вводном обороте действенно не меньше, если не больше, чем размазанное в длинном рассуждении. Вот рассказ о фронтовом фотокорреспонденте, который одним из первых входил во все страны Восточной Европы "с советскими солдатами. Он прошел Польшу, Румынию, Чехословакию, Венгрию, Болгарию, часть Германии. И он клялся, что действительно наших солдат, во что сейчас трудно поверить, встречали охапками цветов, к ним бросались с поцелуями, выкатывали вино, угощали".

Тут именно вводный оборот - ...трудно поверить, утопленный в середине фразы, без всякого нажима, - действует безотказно.

Любые страсти под талантливым пером автора оказываются человечней воли государства к попыткам их умять и уничтожить во имя бессмысленного и бесчеловечного господства квазиидеологии над короткой живой жизнью смертных людей. И советские консулы (хотя бы в новелле "Ивонна") выглядят нелепыми придатками к живым человеческим страстям.

Но не надейтесь, что автор озабочен лишь противопоставлением хороших "простых людей" с их страстями советскому Левиафану. "Обе вы хороши", как говорит в незабвенном романе Маргарита. (С прототипом героини - Еленой Сергеевной Булгаковой был хорошо знаком Александр Стефанович; прочувствованное и в то же время веселое описание этого знакомства всякий может найти на страницах одной из книг.)

...Перевернувшись несколько раз в машине вместе со своим спутником - уже упомянутым фронтовым еще фотокорреспондентом - и выбравшись наружу, повествователь захватывающих историй вдруг "ослеплен какой-то новой вспышкой". И он видит, что его спутник, не обращая внимания на то, что по его лысому черепу льется кровь, уже успел извлечь свой фотоаппарат и "начал быстро снимать репортаж о нашей аварии... И мне эта его работоспособность и профессионализм показались такими жизнеутверждающими, что я засмеялся, и он стал смеяться. Возможно, мы смеялись от шока" ("Запах хозяина"). На автостраде останавливались машины, и водители выходили и смотрели на них, хохочущих "возле абсолютно раскуроченной машины". И автор опять роняет между делом бьющую любого из соотечественников не в бровь, а в глаз фразу: "Как обычно при каждой аварии в России, никто не помогает, но все смотрят..." И у кого есть хоть капля того чувства, которое называй хоть патриотизмом, хоть просто чувством безотчетной внутренней связи со своей страной и странным населяющим ее народом, - тот будет уязвлен точностью наблюдения и хоть на миг да почувствует стыд или нечто вроде стыда.

Чувства автора по отношению к советскому прошлому ясны, очевидны и для той части читателей, к которым причисляем себя, привлекательны. Но автор умеет показать вцепчивость этого прошлого. Ему, то и дело пересекающему государственную границу то в одном, то в противоположном направлении, кое-что видней, чем домоседам. "Вообще возвращение на родину связано с сильными переживаниями. Как можно забыть эти выразительные взгляды пограничников и таможенников? Почему в глазах этих простых деревенских парней, которым государство доверило первыми встречать гостей и российских граждан, вернувшихся в свою собственную страну, так легко закаляется сталь и так вырабатывается эта незабываемая манера разговаривать с въезжающими через губу? <...> Прошли годы. Мы живем в новой демократической России, но шок от встречи с родиной я испытываю не меньше прежнего.

Приехав в Москву, я должен отвыкнуть приветливо улыбаться продавцам, официантам и просто незнакомым людям в начале разговора. В России это опасно. Мужчины могут принять за "голубого", а женщины напрямик спрашивают:

- Чего тебе от меня нужно? ("Здравствуй, родина")".

Люди новой России - это постоянная тема А.Стефановича. Конечно, умных, симпатичных, самоотверженных и благородных он оставляет за пределами своего повествования - по условиям избранного (или интуитивно нащупанного) жанра, - предоставляя нам, читателям, самим соображать, имеются ли таковые в наличии "на просторах родины чудесной" (из одной из "старых песен о главном"). Но уж больно хороши те, кто попадает под его беспощадный прожектор. Да и те, кто вокруг, вдруг оказываются в каком-то смысле не лучше.

Место действия - ресторан "Пекин". "Мы расположились за столиком в центре полупустого зала, а неподалеку от нас сидел еще один клиент. Он был из молодой поросли, рожденной последней русской революцией. Настоящий, классический, чистой воды отморозок. Его пиджак был небрежно повешен на спинку соседнего стула, а бледные руки, выглядывавшие из-под короткой рубашки, были в модных татуировках. Сам он тоже был очень бледный, с сухим лицом и впалыми глазами наркомана. Лет ему было не больше двадцати, а денег, несмотря на юный возраст, немерено. <...> Отморозок всем своим видом демонстрировал, как он устал от этой сытой жизни, от этого подобострастного обслуживания, но его расслабленные жесты являлись только увертюрой к будущему спектаклю". Когда появилось в зале "этакое воздушное существо - юная миловидная лимитчица в синем парчовом платье и в белых босоножках на высоченных каблуках" (автор умеет сделать скупые детали костюма говорящими) "и уселась напротив него с жеманным видом барышни, которой все позволено за ее молодость и красоту", спектакль не замедлил. "Отморозок несколько секунд бесстрастно смотрел на нее, потом точным движением вынул из кармана висящего рядом пиджака тяжелый "магнум" 38-го калибра и, вытянув руку над столом, приложил дуло пистолета прямо к середине лба своей дамы.

Лимитчица замерла. В мгновение ока кровь отлила от ее пунцовых щечек. Она превратилась в белую куклу с широко раскрытыми глазами.

- Если ты, сука, еще раз опоздаешь, - внятно произнес он, - то твои мозги будут соскребать с этой стенки. Поняла? <...> - А теперь ешь, - разрешил отморозок и спрятал свою пушку.

Я огляделся вокруг.

Эту сцену видели все. Посетители, официанты, метрдотель, находившийся рядом, и даже охранники в полувоенной форме, стоявшие у входа. Но никто не среагировал, не прикрыл своим телом девушку, не выбил оружие из рук бандита, не бросился звонить в милицию, наконец. <...> В эту минуту я понял, что вернулся на родину".

Это последняя фраза рассказа "Здравствуй, родина".

Так что если бы мы назвали эти рассказы и романы нравоописательными, мы бы не ошиблись.

Тут время вспомнить о романе, традиция которого, никогда, в сущности, не поддержанная в русской литературе, вдруг возродилась под пером русского писателя в начале ХХI века. Мы говорим о всколыхнувшей почти за три столетия до этого Голландию, а затем и Париж "Истории кавалера де Грие и Манон Леско" аббата Прево.

Воспользуемся описанием Манон Леско - оно принадлежит Мопассану и могло бы, пожалуй, послужить наилучшим описанием десятков героинь Стефановича и секрета опять-таки их необъяснимой притягательности: "...простодушно-плутоватая, вероломная, любящая, волнующая, остроумная (spirituelle), опасная и очаровательная. В этом образе, полном обаяния и врожденного коварства, писатель как будто воплотил все, что есть самого увлекательного, пленительного и низкого в женщинах. Манон - женщина в полном смысле слова именно такая, какою всегда была, есть и будет женщина... В любви она зверек, хитрый от природы зверек, совершенно лишенный способности к утонченным чувствам или, вернее, всякого стыда... Ни одна женщина не была столь женственна, не была до такой степени полна этой квинтэссенцией женского начала, столь влекущего, столь опасного, столь вероломного!"...

Традицию (в которой и есть один из основных секретов притягательности книг - мощная рука классической традиции держит автора "Дня божоле" на поверхности) можно увести, и без всякой натяжки, еще на несколько десятков лет раньше - к плутовскому роману.

Как лапидарно пишет автор предисловия к русскому переводу "Хромого беса", Лесаж "отмечает разнообразные пороки, свойственные людям вообще и его современникам в частности <...> Одной из основных особенностей... является непринужденность повествования: он не стесняет себя никакими правилами, никакой схемой".

Человеческие страсти, умело, талантливо описанные, оказываются по-прежнему тем, что больше всего интересует людей. Неизменная пружина плутовского романа - сочувствие центральному герою, кто бы он ни был, - пружина, использованная и Достоевским в "Преступлении и наказании" (ведь мы сочувствуем человеку, ни за что ни про что угробившему двух женщин, - сочувствуем и не хотим ни за что, чтобы его настигло правосудие!), и Набоковым в "Лолите" (сами знаете, дорогие читатели, кому мы там сочувствуем! А ведь сочувствуем же. И тоже не хотим, чтобы его поймали и прекратили это безобразие...), - действует в книгах Стефановича безотказно. И так же, как у Набокова, оказывается важным и ценным полное отсутствие пошлости, целомудрие описаний. Речь идет в этих книгах, казалось бы, только о сексе, флирте и любви за деньги, но стоит рассказчику перейти к их кульминациям, а тем более к его личным историям - вы не найдете никакой эротической "конкретики", которая давно превратилась в рутину нынешней прозы.

Остается добавить про ясный и простой, всякий раз адекватный предмету язык, заставляющий вспомнить о Зощенко и Довлатове. И пожелать успеха этим и, возможно, новым не менее жизнелюбивым книгам автора "Дня божоле".