Воспитанный авангард

Евгений Степанов. Портрет: Книга стихотворений. – М.: Вест-Консалтинг, 2006. – 248 с.

Есть поэты, которых весьма непросто идентифицировать. Точнее, не их самих, конечно, а, скажем так, их поэтическую, «цеховую» принадлежность. Это когда не знаешь: на какую полку загнать поэта N: к традиционалистам, верлибристам, радикальным авангардистам, а то и вовсе к каким-нибудь метаметафористам и прочим переподвыпедвертуистам. Московский поэт, критик, издатель и организатор литературного процесса Евгений Степанов как раз из этого «неопределившегося» ряда. С одной стороны, он вроде бы эмоциональный пропагандист, выражаясь случайно оброненными словами Вадима Рабиновича, «густопсового авангарда», издатель и редактор единственного в России регулярно выходящего авангардного журнала «Футурум АРТ». А с другой – обилие таких вот стихов, ясных и простых, никак не впаивающихся в сетку радикальных экспериментов: «Уходит в монастырь путанка,/ Выходят на панель весталки./ Въезжает грипп кошмарным танком/ Во все клетушки коммуналки.// Ждем доктора, как ждут Мессию,/ Ждем порошков, как семь хлебов./ ┘Я был повсюду. Но Россию/ Сравнить ни с чем я не готов».

Или вот таких: «А водка – это не водичка./ А летом лучше, чем зимой./ А баба – это электричка./ Одна ушла – дождись другой./ И не хандри! За все на свете/ Тверди спокойное «мерси»!/ И помни постулаты эти –/ Не верь, не бойся, не проси!»

А во многих стихах (как, например, во включенном в сборник «Час придет – увижу Бога...») и вовсе отчетливо слышатся отзвуки «наивной» поэтики Николая Глазкова. Кстати, как бы в скобках замечу: читая сборник «Портрет» «насквозь», легко заметить одну особенность, довольно редко встречающуюся в нынешней русской поэзии: Степанов не боится быть сентиментальным, пафосным, но прежде всего – НЕциничным. Об этом, добром, начале его стихов в свое время очень точно написала покойная Татьяна Бек: «Стихи Е.С. ясны, как документальная проза, таинственны, как добрый крик обиженной любви, публицистичны и вместе с тем суггестивны». Скобки закрыть.

В общем, никакой Степанов не авангардист. И по этому поводу не возникло бы никаких сомнений, если бы рядом с такими стихами не соседствовали совсем иные. Да вот, хотя бы, такие: «не ясно – сны-ручьи/ крик ржавчины/ и – дно/ дно-бытие/ и – сорок лет/ (а смерти нет)/ модели мира/ вера/ ира/ дом/ баскетбол/ стихи/ война/┘┘..»

И здесь нет никаких сомнений тоже: Степанов определенно близок авангардистскому (или, точнее, поставангардистскому) крылу русской поэзии. Однако степановский авангард – это авангард окультуренный, воспитанный. Он не взламывает и не ломает, не стремится эпатировать. Ему не ведома агрессия, но присуща, пожалуй, эдакая куртуазная изысканность. Это авангард на уздечке классической пушкинско-блоко-пастернаковской просодии. А может, и наоборот: пастернаковско-блоковскую гармонию Степанов окантовывает едва уловимой ленточкой авангардных сломов – там, где поэт уводит стих в заумь, минимализм или в обериутский абсурдизм. Возможно, такие стихи писал бы сегодня Олейников: «Валялось лицо на помойке столетия./ Лицо – обожженные веточки глаз./ А главный начальник иного столетия/ Шел мимо помойки в полуденный час...»

Вот эта пограничность, «неуловимость» степановской поэтики и сбивает с толку критиков, пытающихся маркировать стихи московского поэта. А не получается. Выскальзывают из хватких филологических рук, не хотят укладываться ни в нишу классического наследования, ни в нишу авангардной традиции. Им, степановским стихам, обе полки подавай.

Впрочем, явные, радикальные авангардистские замашки Степанов себе позволяет – там, где работает с графическим, визуальным или нумерологическим стихом.

Пожалуй, наиболее верным определением Степанова-поэта будет традиционал-авангардист. Да все это, в общем-то, и не важно. Были бы стихи хорошие. А Степанов пишет очень хорошие стихи. Ему легко даются незатертые силлабо-тонические строфы, в которых есть и глубина, и ирония, и обилие вкусных поэтических находок («Запада плоть измочалена./ Желтый сгущается цвет./ Мальчик, похожий на Сталина,/ Пишет автопортрет...»). Столь же легко, будто играючи, он создает и сочные образцы авангардной поэтики – будь то ироничный реверанс в адрес тех же обериутов или заумная звукопись; и нежный, утонченный верлибр; а еще – удивительно меткие и афористичные миниатюры – двустишия и одностроки, как, например, такой вот шедевр: «Я хотел написать стихотворение. И не смог». Что тут добавишь?