Новый грех Сенчина?

Раньше уходили из деревни в город, а у Сенчина все время бегут из города в село.
Леонид Соломаткин. Окрестности села Измайлово. 1882. Национальный музей Грузии

Роман Сенчин. Елтышевы. – Дружба народов, № 3–4, 2009.

Лев Толстой считал, что повести Чехова «Мужики» и «В овраге» – грех перед русским народом. Александр Солженицын 80 лет спустя порицал Антона Павловича за социальную слепоту и непонимание трудовой этики русского крестьянства. Обоих можно понять – Антон Чехов представал для них городским интеллигентом, знающим мужиков лишь по дачным впечатлениям, бесстрастно рассматривающим их как этнографический объект, без искреннего сопереживания и любви. К тому же Солженицын не мог простить Чехову отсутствие широты исторического взгляда – писатель не увидел колоссального прогресса России при жизни своего поколения. Освобожденная от пут крепостничества, страна развивалась семимильными шагами, став житницей Европы, а у Чехова лишь – сплошное пьянство, мракобесие и упадок деревни.

Аргумент сильный и возразить на него нелегко. Должен ли художник быть объективным летописцем социальной действительности или же он может субъективно выбирать, что ему нравится не нравится, и оставлять это потомству в качестве картинки, принимаемой тем за подлинную реальность? Сегодня, когда уже нет в живых никого из классиков, можно сказать, что Чехов был прав как художник, отбирая из жизни то, что казалось ему значимым и важным, а берут всегда в таких случаях трагическое и резко выделяющееся. Солженицын же прав как историк – увлекаясь картинами семейной и социальной деградации, описывая разрушительную цену успеха счастливчиков, писатель теряет из виду общий контекст развития страны. Иначе, как писал Лев Толстой в дневнике от 4 апреля 1870 года: «Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать┘ Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство? Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли?.. Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей?.. блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий предался России, а не Турции и Польше?»

Об этом споре через поколения я вспомнил, читая последний роман Романа Сенчина «Елтышевы», посвященный описанию современной сибирской деревни и угасанию в ней целого семейства. Сюжетный ход повторяется у Сенчина уже в сотый раз – городская семья бежит из города в село и сталкивается с массой непредвиденных проблем – экономических, культурных, социальных. Российская деревня – не идиллия, а сосредоточение всевозможных социальных зол и пороков. Я акцентирую внимание на слове «социальные», поскольку Сенчин – писатель социологический, внимательный наблюдатель нравов и быта переходного периода.

110 лет назад Чехов писал о проигравших в жизненной борьбе, показывая оборотную сторону сложных социальных процессов в деревне. Сегодня в том же селе кипят не менее, а то и более сложные страсти – со своими победителями и побежденными. При Чехове Россия переживала первый этап демографического перелома, когда перенаселенная деревня выталкивала в город миллионы «лишних» людей. Современникам это казалось величайшей бедой – что земля не может прокормить всех живущих на ней. За землю свирепо дрались, лишиться ее считалось величайшим несчастьем, а ушедшие в город казались обреченными на лишения.

Сегодня, напротив, город выталкивает в деревню своих жертв. За 100 лет над ней прогремели страшные грозы – она обезлюдела, потеряла жизненные силы, земля крестьянам в прежнем смысле даром не нужна. Жители теперешнего села – разного рода маргиналы, умирающие бабки, немногочисленные, сильно пьющие мужчины среднего возраста и их несчастные жены, что хорошо показывает Сенчин. Житейский тупик и последующий крах семьи Елтышевых, попытавшейся уцепиться за домик в деревне как последнюю надежду, приводит на ум строки из английского стихотворения – «мы не можем убежать в деревню», потому что она – миф, и бегство туда – это бегство от самих себя.

Фокус авторского внимания Сенчина – на проигравших, на тех, кто внизу. Но есть ли выход из тупика? Писатель нам этого не показывает. Судьба младшего сына Елтышевых, попытавшегося «подняться» и имевшего, видимо, четкий план, как это сделать, но зарезанного в самом начале, предстает как символ невозможности «прорыва».

Интересно – что скажет будущий историк российской деревни об этой картине мира? Не обвинит ли он романиста в сгущении красок, в слепоте к чему или кому-либо? Не упрекнет ли Сенчина за то, что тот увлекся чьими-то страданиями, мучениями в ущерб исторической правде? В современной российской деревне пробиваются и вполне жизнеспособные ростки нового, но кто опишет их? Впрочем, русской литературе неизвестен тип удачливого мужика или предпринимателя, разве что лысый Хорь из «Записок охотника».