Модель для сборки, или Набор шумов

Сборка мира: как это делается.
Александр Трифонов. Окно

Лев Рубинштейн. Четыре текста из Большой картотеки.
– М.: Время, 2011. – 112+103+98+82 с.

Для нынешней молодежи Лев Рубинштейн с его стихами на библиотечных карточках – уже легенда. Но, напечатанные в обычных книгах, его тексты дают далеко не полное представление о том, «что это было» – в 1980-е и 1990-е. Да и сам Лев Семенович в последние годы все реже и реже приходил к слушателю-зрителю со своими коробочками┘

И вот – поистине царский подарок, сделанный любителям современной русской поэзии: четыре картонные коробочки с карточками под общим названием «Четыре текста из Большой картотеки». Тот самый формат, хотя фактура, разумеется, иная: не желтовато-шероховатая, как было «в оригинале», а ослепительно-белая и гладкая.

«Ничего, – грустно улыбается Рубинштейн, – они очень быстро теряют свою белизну и гладкость – если читаешь, конечно». И показывает свои «рабочие» коробочки, с которыми он вновь после некоторого перерыва вышел к читателю, – благо теперь есть что презентовать. Действительно, все так, как в настоящей библиотеке былых времен – когда еще там были картотеки. И одни карточки, рабочие, быстро теряли свой парадный вид, а другие, невостребованные, оставались новенькими┘

Справедливости ради надо сказать, что Рубинштейна в таком (аутентичном) виде уже выпускали – и в Германии, и даже в России. Только как нарочно заведомо коллекционными тиражами – такими, что и у самого автора уже ничего не осталось. Поэтому переиздание вышло как раз вовремя.

В свое время филолог Максим Шапир предложил рассматривать «карточную систему» как новую, авторскую систему русского стихосложения. С этим можно не соглашаться, однако того, что Рубинштейн будто бы невзначай изменил наше представление о границах и самой природе поэзии, никто уже не оспорит.

Его карточка – это единица художественной речи, самим автором разбитой на именно такие по размеру фрагменты. Она может быть записана (теперь – запечатана) сверху донизу, а может содержать всего-навсего одно слово. И даже ни одного: все равно читатель (или автор – в данном случае это одно и то же), беря ее в руки, обязан сделать такую же паузу, как при перелистывании «полной» карточки. Что он при этом думает – его собственное дело; но если до этого он что-то думал, читая предыдущие карточки, он физически не может в этот момент остановить работу головы. И это – важнее всего.

А на карточках могут быть и вполне традиционные ямбы, и прозаические тексты, и обрывки разговоров, и даже самые настоящие библиографические записи. Все это мы вслед за автором объединяем в единый текст. И на наших глазах он обретает смысл. Причем у каждого читателя – собственный, не похожий на другие.

В принципе то же самое происходит при чтении любого литературного произведения: Рубинштейн просто показывает нам, как это делается, заставляет задуматься над самой природой коммуникации, в которую всегда наряду с «сигналом» попадает и неизбежный «шум». И, что самое интересное, буквально тут же автоматически становится частью сигнала, приращением его смысла!

Очень важно и то, что на карточках располагается самый разнообразный в жанровом отношении материал: реплики случайно (как будто бы!) подслушанного разговора, подписи под семейными фотографиями, цитаты из классики, целые буддийские коаны – и тут же отдельные слова, имена, обрывки речи. Только не надо думать, что это случайный набор слов: вчитываясь (вслушиваясь) в него, очень быстро улавливаешь несколько соединенных по принципу контрапункта тем – и дальше уже просто: следишь, как они, помогая друг другу (в том числе и спором между собой), развиваются, сплетаются, завершаются и вновь начинаются.

Одна из картотек называется «Меланхолический альбом» – и действительно, родословную рубинштейновских картотек можно вести от домашнего альбома с фотографиями или записями на память, лирическое, даже сентиментальное начало в большинстве его текстов очень сильно.

Другая картотека – «Появление героя» – наглядно демонстрирует, как из отдельных фраз можно на глазах у изумленной публики вылепить вполне полноценного человека: так уж мы устроены, что наши слова – это и есть мы сами. Особенно если добавить к этому еще и те слова, которые говорят о нас.

Картотека «Лестница существ» – своего рода картина окружающего мира, бестиарий, каталог, наше все-все-все. А «Время идет» – философский трактат о смысле (или бессмысленности – как хотите) нашей жизни и о ее неизбежном – увы – завершении.

Вот так я прочитал логику этого набора. Хотя сам Лев Семенович уверяет, что картотеки для издания выбирал случайно, только по принципу их непохожести друг на друга и по времени написания – чтобы не разные были. Но в этом-то и смысл его циклопического конструктора, своего рода «модели для сборки» мира: как ни посмотри, как ни сложи – все равно получается что-то важное, нужное и, главное, интересное. А уж никак не тот никому не нужный пулемет из бородатого советского анекдота...

┘Словосочетание «Большая картотека» что-то до боли напоминает. Наверное, «Большое завещание» Вийона, о времени написания которого мы знаем в первую очередь по стихам этого великого поэта. И скорее всего тут не просто совпадение: может быть, и о нашей эпохе будут в скорости судить в том числе и по карточкам Рубинштейна.