Дарья Курдюкова
Frederic Chaubin. Cosmic Communist Constructions Photographed.
Koln: TASCHEN, 2011. – 312 с.
Что бы ни говорили про терпение, самое запоминающееся в жизни происходит случайно. Случается. Его нельзя подкараулить, но можно не пропустить. На кой черт главреду французского Citizen K, фотографу Фредерику Шобену сдалась книжица в серой обложке, на двухстах страницах кириллицей описывающая 70 лет советской архитектуры Грузии, вряд ли объяснишь. Он купил ее в августе 2003-го где-то в Тбилиси. Вообще-то Шобен приехал за интервью с президентом Шеварнадзе. Но эта книжка дала старт более долгоиграющему «заданию»: семь лет он колесил по бывшим советским республикам, составляя кадастр архитектурных «монстров», как он их именует в предваряющем альбом очерке. В таком наименовании нет ненависти, тут свойственное «им» любопытство по отношению к «нам», вернее – к союзу и к советским мифам. Мифам, точнее, утопиям, рожденным в застойной и после пытающейся встряхнуться перестройкой дряхлеющей империи 1970–1980-х. Начавшееся как путевая заметка переросло во внушительный альбом безупречного полиграфического качества, причем архитектурная съемка тем более завораживает, что сделана сегодня, но заговаривает языком советского мира, имитирует советскую, порой не очень резкую фотографию. Стилизация удалась – снимки адекватны эпохе.
Шобен начинал проект как игру. Он и терминами играет, ставя на обложку диагональю штамп СССР. Только из знакомого ярлыка советчины аббревиатура переплавилась в остроумную вариацию: «Коммунистические космические сооружения в фотографиях». Так называется книга.
Она собрана из разделов, где на функцию («Развлечение и культура», «Спорт и молодость», «Наука и технология») накладывается символика («Вариации монументального лиризма», «Космическая мечта архитекторов», «Сила и драматизация будущего»). В свое время Владимир Паперный в «Культуре Два», которая до сих пор считается культурологическим бестселлером, использовал для анализа архитектуры той самой культуры-2 1930–1950-х (тогда как культура-1 – авангард 1920-х) символико-психологические характеристики вроде «Лирика-эпос» или «Растекание-затвердевание». Принцип плодотворный, и Шобен использует нечто подобное – не в столь явном виде – для так называемого четвертого периода советской архитектуры (третий пришелся на оттепель).
Известное дело, архитектуру снимать трудно. Она живет в пространстве трех измерений, фотография двухмерна. К тому же речь о предмете, казалось бы, не самом интересном для француза. Но Шобен рассматривает ее с таким вниманием, какого ждешь скорее от тех, кому она «своя» – дождешься ли?.. Монохромные фото чередуются с цветными, общие планы перемежаются разворотами с деталями. Шобен к деталям чуток: он вглядывается в метр архитектуры, вслушивается в ритм ее декора, в тяжеловесную поступь. А вот – развесистые гроздья стеклянных люстр, какие и ты с удивлением изучал в детстве, будто они были непонятные существа, не описанные в учебнике биологии.
В интервью фотограф сказал, что за неимением теоретической базы архитекторы полагались на интуицию. По крайней мере так создавались самые необычные памятники, которые подспудно выражали ту энергию, что предвещала конец СССР. Разные импульсы разлетались по советской империи. Попытки реанимировать утопию конструктивистов видны в тбилисском здании Министерства автодорог (1974) или в напоминающем корабль Татарском драмтеатре в Казани (1986). О советском «Гауди», видно, подумал Зураб Церетели, оформляя цветной мозаикой криволинейный бассейн детского санатория в Адлере. Скандинавией грезили в Прибалтике: дача Академии наук Литвы в Паланге – экология дерева и пуризм форм. По-прежнему мечтали о космических далях. В летающую тарелку превратился не только киевский Институт технологических исследований, но Казанский цирк (и более поздние цирки в разных городах и республиках) и даже московский Даниловский рынок.
Однако даже если звучит эхо конструктивизма, даже если кто-то несвоевременно замечтался о Гауди – это уже совсем иная утопия, зараженная имперским вирусом гигантомании. И ощущение неловкости-то растет от несоразмерности человеку (а разве был несоразмерен человеку какой-нибудь конструктивистский клуб – ведь нет же), от эгоцентричного агрессивного монументализма. Даже в московском Президиуме Академии наук, получившим прозвище «Золотые мозги». Тем не менее Шобен упоминает проблему сохранения советского наследия, задается вопросом, считать ли его ценным. Для автора это свидетельство времени, к тому же свидетельство впечатляющее.
Заключение о могуществе архитектуры как кальке политической силы вполне ожидаемо. То, что архитектура – психологический код социума, как-то никому не придет в голову специально доказывать, это аксиома и общее место. Потому выводы Шобена интересны куда меньше, чем отдельные наблюдения, привязанные к конкретным постройкам. Пожалуй, самое необычное связано с удивительным парадоксом: архитектура регламентирует жизнь в советском санатории, уподобляя его таким образом тюрьме. Что характерно, для примера Шобен берет ялтинскую «Дружбу» – которая, кстати, вынесена на обложку. На память почему-то приходит печальная «Инструкция заключенному» Бродского: «В одиночке при ходьбе плечо/ следует менять при повороте┘/ Это не избавит от тоски,/ но спасет от головокруженья».
 Археологический остаток былого великолепия... Иллюстрация из книги |
Как книга – на английском-немецком-французском – «СССР» адресована скорее европейцу, как альбом с документальными свидетельствами – российскому читателю тоже. Важный подарок и для нынешних строителей, стремящихся к масштабу, ведь история не завершается, она смотрит в будущее. Это тщательно продуманное издание в ретро-стилистике – будто слайды из старенькой картонной коробочки оказались в требующем пиетета твердом переплете. Красный для форзацев и первых вступительных страниц – цвет советского флага, цвет «красного континента». Красный октябрь, красный террор. Советская утопия, разбившаяся о советскую реальность. И архитектура как археологический остаток – след обеих, утопии и реальности, в культурном слое.
