Елена Крюкова
Алена Жукова. Дуэт для одиночества.
– М.: Эксмо, 2011. – 256 с.
Перед нами текст, насыщенный (и моментами перенасыщенный) до густой концентрации тремя составляющими: плотным психологизмом, поднимающимся до драматических высот; любовным прописыванием всех подробностей жизни, всех мельчайших ее деталей; ясно звучащей нотой (ну да, звучащей, ведь роман – о музыкантах!) неизбывного трагизма, через который счастье прорывается – пробивается, как трава через асфальт, – вопреки всему. А может, и благодаря, кто знает.
Юная ученица и зрелый учитель, девочка-возлюбленная и взрослый мужчина – дуэт, время от времени появляющийся в мировой литературе, как некий музыкальный мотив, как лейтмотив большой и странной, почти запретной любви: от ставших классическими, прошедших путь от обвинения в воспевании порока до литературных восторгов, отношений Гумберта Гумберта и Лолиты до героев «Ста лет одиночества» Маркеса, от цветаевских Казановы и Генриетты до «Сентябрьского утра» Дианы Палмер – «32 вариации» необычной любви прослеживаются тонкой, но красной нитью. Нитью живой крови. Одно из главных достоинств романа прозаика и сценариста Алены Жуковой – живорожденность. Свободное плавание в живых звуках и смыслах при всей плотности и выверенности жесткой композиции, странно (и прекрасно) укладывающейся в пластичность.
Герои книги, Лиза Целякович и Павел Сергеевич Хлебников, при всем неоспоримом накале любовных страстей, наверное, самая целомудренная любовная пара русской литературы последних лет. Чистота страсти не поддается убийству грязью: ни житейской, ни внутренней, безнравственной и пошлой. Страсть всегда сродни музыке. «Как странно устроен человек, – подумал Павел Сергеевич Хлебников, – какие-то блины, ужин, теща. Никогда в жизни ты не был так счастлив, никогда тебе не было так хорошо, так страшно, так громадно, велико, сладко, больно, так мучительно, нежно, тонко и внезапно, а ты лежишь в дерьме и думаешь про то же дерьмо. Но ты не во сне, не в своих фантазиях ласкал ее тельце, прижимался к ней, вдыхал ее. Как такое стало возможным? Что случилось?» Автор заставляет пройти героиню через болезнь, пожалуй, самую опасную для человека: психическое заболевание бездонно, из бездны этих мучений можно и не вынырнуть... Но автор, как некий Вергилий, выводит свою девочку-«Данте» за руку из ада.
Стилистика книги – тема для отдельного разговора. Здесь и «простой» язык, и бытовые переругивания и причитанья, и энергичная, динамичная подача мизансцен, и задыхания широкого спектра эмоций, и описания интима, балансирующие на грани доступного и запретного, и беспристрастные наблюдения: «Жаркое лето остывало, но море, прогревшись до дна на мелководье, булькало, как закипающий суп, заправленный для красоты светящимся в темноте планктоном.
Лиза вошла в воду, и волоски на руках и ногах, как иголочки на елке, засветились фосфоресцирующим зеленоватым огнем. Она оттолкнулась от илистого дна и поплыла. Еще в ушах молоточками стучал рояль, а сердце подпрыгивало от возбуждения, но было ясно, что волшебство сегодняшнего вечера уже позади. Через час они сядут с учителем в машину и уедут. И останется тут, на берегу, этот праздник, восторг, испуг и радость, ее трусость и потрясение. Лиза плыла навстречу кривой луне, и лицо ее тоже кривилось от смеха и слез».
Главное, что удалось автору, – так соотнести образную нагруженность текста и его концепцию, где рассказано о любви двух музыкантов, что сама романная ткань становится музыкой – полифонией, симфонией, ожившей партитурой. Музыка языка ложится на музыку смыслов. Даже сама тема сумасшествия, психической болезни музыканта, ярко вспыхнувшая когда-то в «Докторе Фаустусе» Томаса Манна, просвечивает в безумии Лизы еще одной музыкальной вариацией общего, неизбывного трагизма жизни. «Что такое жизнь? Трагедия. Ура!» – записал однажды в разговорных тетрадях Людвиг ван Бетховен, а потом – у Ромена Роллана – повторил Жан-Кристоф. И это вечное, бетховенское: «Durch Leiden Freude», «Через страдания к радости» – скрытый лейтмотив всего романа: любовь всегда радость, даже в трагедии, в страдании; музыка всегда счастье, даже если музыкант играет безумие, тоску и боль. Под пальцами рождается и гибнет чувство, вселенная, целый мир. Гибнет, но остается на века.
