Белая гадость и красная дрянь

Михаил Ардов. Проводы: Хроника одной ночи – М.: Б.С.Г. Пресс, 2015. – 304 с.

События той ночи могли бы никогда не стать достоянием читателей. Прошло почти 50 лет с момента создания книги, прежде чем писатель и священнослужитель Михаил Ардов решился опубликовать свой труд. Причин скрывать произведение при советской власти было предостаточно – начиная с обилия в тексте цитат из Евангелия и заканчивая характеристиками, не подходящими даже развенчанному вождю: «семинарист-карьерист», «император всея шашлычная», «усатый идол». После перестройки препятствием для публикации стала внутренняя цензура автора – слишком «соблазнительным» с точки зрения священника казался роман. Но современного человека, искушаемого с рождения, не так просто соблазнить, поэтому «Проводы» в итоге покинули писательский архив. Кроме того, ничего в широком смысле слова «соблазнительного» в романе нет, скорее наоборот: предстающие перед глазами картины вызывают смесь любопытства с ужасом.

В основе сюжета – типичный эпизод: проводы рекрута Валерки, единственного чада, в армию. И хроника этого события была бы незамысловата, если бы не одна особенность. Все произведение представляет собой внутренний монолог от лица главного героя, жителя комнаты в коммуналке в одном из старых замоскворецких домиков, где и происходят проводы. Цель, которую выполняет этот поток сознания, в какой-то степени роднит «Проводы» с «Улиссом» Джойса, но далеко не каждый читатель «долетит» до середины «Улисса», в то время как «Проводы» читаются на одном дыхании. Даже длина предложений (некоторые достигают 15 страниц) кажется непривычной лишь на первый взгляд: цепочки рассуждений, ассоциаций взаимосвязаны и логически проистекают друг из друга.

Безрадостные картины советской действительности перемежаются с размышлениями о божественной природе искусства, личные переживания – с наблюдениями за меняющимся обликом Москвы, в котором уродливые «коробки» с каждым днем все больше поглощают наполненные историей усадьбы и кособокие домики. «На развалинах колокольного града» растет языческое поселение, где жители крошечных комнатушек сквозь тонкие стены преследуют друг друга цепкими взглядами, где разоренная церковь соседствует с сортиром, а станция метро сравнима с «лазом в преисподнюю».

Не выходя за пределы двора, герой делает срез общества. Точные характеристики, как навязчивые мысли повторяющиеся на протяжении книги, превращают людей в архетипические образы, среди которых – аппетитная голубоглазая блондинка с синим морем распутства в глазах, вечные парни, таскающие у одинаково изможденных сварливых жен трешку на выпивку, белобрысые очкастые самодовольные студенты, беснующиеся под визги магнитофона. Проводы, на которых до рекрута никому нет дела, извечный обряд поглощения «белой гадости и красной дряни», в глазах главного героя превращается в культ Бахуса, где несчастливые убогие грешники поклоняются «бутылке за то, что она скорее и вернее социалистов может устроить рай на земле».

Безжалостные наблюдения проистекают не от надменности рассказчика, а потому, что он верит в Бога. Ведь и сам он в своих глазах не более чем «скверный блудодей, весь черный от пороков». Если обряд проводов демонстрирует духовный упадок общества, то богатая история «подвигов на поприще клубнички» показывает несовершенство самого рассказчика. В отношениях с безымянной Чужой Женой нет ни любви, ни теплоты. Она всего лишь партнерша по грехопадению, и похоть, связывающая с ней героя, причудливо сочетается с самообличением и покаянием.

И все-таки автор допускает в поглощенное пороками поселение персонажа, способного рассеять чувство обреченности и примирить читателя с открывшимся ему безрадостным и циничным взглядом на мир. «Святая» Марь Ивановна, добрая и безотказная старушка, своими неиссякаемыми силами и бесконечными хлопотами о ком угодно, кроме себя, являет пример христианского самоотречения, собирательный образ всех тех, кто многие века олицетворяет надежду.