Однажды утром в Силламяэ

А может быть, где-то здесь до сих пор бродит Сергей Довлатов. Фото Екатерины Богдановой

Конечно, не стоило так напиваться. Особенно в Нарве. Тем более на фестивале бардовской песни. Хотя, с другой стороны – зачем тогда ехали? Да и Нарва такой город, где русскому литератору всегда рады, вот и перестарались. Последнее что помнил поэт и прозаик Щ., – это памятная доска в честь Ярослава Гашека, возле которой все и пили после закрытия кабака: сначала за здоровье бравого солдата Швейка, а потом кто-то предложил помянуть эрцгерцога Франца-Фердинанда. Вот после эрцгерцога этого как отрезало. Где был, что делал, как оказался здесь, на берегу моря, – полная неизвестность.

Но раз море – значит, это не Нарва. Прозаик и поэт окончательно проснулся. Он лежал на земле, в нескольких метрах от него мелкой рябью волновался Финский залив. Если не предполагать уж совсем невероятного, то это либо Нарва-Ису, либо... Щ. привстал и повернул голову, чтобы осмотреться, но увидел только ухмыляющегося мужика в мокрой черной плащ-накидке, который с интересом за ним наблюдал.

– Какой это город? – хрипло спросил критик и эссеист.

– Силламяэ.

– А до Нарвы далеко?

– На автобусе полчаса. Вон там автостанция. – Собеседник неопределенно махнул рукой.

– Понимаете, я был в Нарве. – Щ. внезапно перешел на извиняющийся тон. – Мы там выпили, и вот...

– Да понятно, чего не понять-то. Ты себя нормально чувствуешь?

– Ничего, только сухость во рту. И сердце как-то... у вас нет пива случайно? Мне б поправиться.

– Пива нет. Держи. – Мужик вытащил из-под плаща небольшую вяленую рыбу. – Это тебе поможет.

– Она же соленая, поди?

– Какая нужно она. Бери.

Смущенный поэт и прозаик нетвердой рукой принял дар, но не удержал. Рыба выскользнула и упала. Когда он ее поднял и разогнулся, мужика и след простыл.

– Как-то странно все это, – пробормотал Щ.

Пошарив по карманам, он убедился, что денег нет никаких. Телефона тоже. В общем, на автобус идти не с чем. А повезут ли автостопом – большой вопрос. Щ. присел на большой плоский камень и стал чистить и есть рыбу, глядя на море и окрестности.

Это действительно был Силламяэ – город, где при СССР перерабатывали уран или что-то в таком же роде. Теперь тут уже, похоже, ничего не перерабатывали, на горизонте торчали по виду безжизненные заводские трубы.

– Завод-то работает, – неожиданно сказал кто-то сбоку.

Щ. повернулся и чуть не подавился – рядом с ним на камне сидел полупрозрачный бородатый человек в старой вельветовой куртке и характерной кепке.

– Разрешите представиться, – сказал он. – Довлатов Сергей Донатович.

В жизни каждого мужчины бывают минуты мистического перерождения. Тогда поэт и прозаик может превратиться бог знает во что – вплоть до критика и эссеиста. Или почувствовать себя не просто скверно, а прямо-таки тревожно. Потому что если с вами на берегу залива в Силламяэ с утра разговаривает Довлатов – не чем иным, как белой горячкой, объяснить это невозможно.

– Не волнуйтесь, – успокоил Довлатов. – Вы вполне здоровы и в своем уме. И я вам не мерещусь. Просто вчера вы несколько перебрали с дозой, и начальник караула забеспокоился.

– Кто?!

– Мужика в плаще видели? Вот это и есть начальник караула. – Довлатов еще раз посмотрел на окаменевшего от удивления собеседника и продолжил, слегка повысив голос: – Смерть с косой, помните? Вот это она и есть, только без косы и, как могли убедиться, совсем не женщина.

– Но я жив?

– Разумеется живы. Нет нужды раньше срока вас забирать. Кроме того, он вам рыбу дал. Кстати, не затруднит ли вас мне передать кусочек?

Щ. безропотно протянул требуемое.

– Вот спасибо! – Довлатов взял рыбу и с наслаждением понюхал. – Мне, знаете ли, употреблять такое теперь не положено, но запах! Не могу удержаться. С пивом бы ее сейчас!

Секунд тридцать, пока длилось наслаждение запахом вяленой рыбы, поэт и прозаик пытался посильнее себя ущипнуть.

– Благодарю вас, – сказал наконец Довлатов и отложил рыбу. – Вообще, уважаемый коллега, у меня к вам серьезный разговор. Понимаете, так получилось, что я слежу за вашими публикациями.

– Вы серьезно?

– Вполне. Как вы, возможно, знаете, я одно время работал в «Молодежи Эстонии». Не мне вам объяснять, что всякий литературный труд, а тем более газетная работа располагает к совершению всех восьми смертных грехов. В моем случае это вылилось в следующем наказании: пятьдесят лет после физической кончины читать русскоязычную прессу. Двадцать пять уже прошло, осталась половина срока. Могли бы дать и больше, но я, напротив, получил скидку.

– Как это?

– Очень просто. Удавшиеся и, главное, завершенные произведения наказание сокращают, а если прегрешений немного, то еще и в плюс засчитывается. Пушкин, говорят, вообще в рай напрямую попал таким манером. Конечно, это особый случай. Но и простые литераторы имеют некоторые шансы скостить срок.

Щ. подумал, что ему давно пора было бы вставить в разговор что-то умное и многозначительное, но в голову, как назло, ни того, ни другого не приходило. Поэтому он только и смог сказать:

– Еноты-бегемоты!

– Вот именно! – Довлатов рассмеялся. – Мне нравится ваша реакция. Многие начинают вести себя неадекватно, а вы трезво смотрите на жизнь. Да ешьте рыбку, ешьте, не стесняйтесь.

Поэт и прозаик послушно сунул в рот кусок рыбы, которая оказалась действительно очень вкусной и полезной: быстро прошли все симптомы похмелья, сознание приобрело ясность и до него стало лучше доходить все то, о чем говорил собеседник. Тот между тем продолжал:

– Моя обязанность – это оценка. Только кажется, что посмертная судьба литератора определяется мгновенно. Тому предшествует кропотливая работа – сбор информации, анализ и все в таком духе. Но, разумеется, никто не хочет этим заниматься добровольно. Вот и назначают в качестве исправительных работ. Так я и тружусь: читаю и оцениваю.

– Вроде худсовета?

– Нет. Основной вопрос: выполнил ли автор свое предназначение, воплотил ли, как должно, отпущенные способности и так далее.

– И вы здесь для того, чтобы...

– …вас предупредить. Совершенно верно. Вы опасно отклонились от своего предназначения. Пишете много, да не то, что нужно. Сейчас где сотрудничаете?

– Ну много где. «Выдропужский телеграф», «Ясли и мюсли», «Нервно-паралитическое обозрение»…

– Работа нравится?

– Да не особенно. Но жить чем-то нужно. Хотя платят копейки и не вовремя. Особенно в «Телеграфе».

– Да, на них многие жалуются. Но вы все равно половину пропиваете. Я вас понимаю – сам любил это дело. Однако в результате времени и сил ни на что, кроме заметки на четвертую полосу, и не остается. А у вас же наверняка есть что-то недописанное?

– Само собой. Сказки да и еще роман начат. Как у всех, в общем…

– Обязательно надо дописать! Представьте себе – выпишут вам в итоге лет двести исправительных работ за «Выдропужский телеграф» и еще соточку за все остальное. А что уравновесит? Пару действительно хороших эссе скостят лет десять, частушки-нонконформушки еще года два-три. Но и все. При таком раскладе вы не только 2200-й, но и 2300-й год встретите с «Ясли и мюсли» в руках, штудируя передовицу. Уверяю вас, они за это время мало изменятся.

– В самом деле?! – Щ. вполне ощутимо побледнел.

– А может оказаться еще хуже. Я помню, у вас была заметка про поэтический конкурс начинающих авторов... «Квадраты бытия», кажется?

– Да. А еще были «Внутренние ветры» и «Твердыни вибраций»…

– Прекрасно! – Довлатов рассмеялся, но потом вдруг резко помрачнел и продолжил: – Я очень опасаюсь, что лет через тридцать все эти внутренние ветры будут беспрепятственно гулять по просторам русской литературы. Еще и поэтому нельзя расслабляться: будущее определяется сейчас.

– Так что же делать?

– За работу! Догуляйте пару дней на фестивале и вперед – дописывать сказки и роман. Но чтобы уж всерьез.

– Да, это конечно. – Щ. немного помедлил а потом спросил: – А вот интересно, авторы «Квадратов бытия» какое наказание получают?

– Никакого. Они сами по себе и есть наказание. Графоман-любитель ниспослан нам в наказание – дабы не возгордились.

– По-моему, это не сильно помогает. Полно деятелей, которые считают себя не просто гением или Богом, а Богом-Отцом. До них вообще ничего не было.

– О, нет. Это совсем другой сюжет. «Боги-Отцы» ниспосланы в наказание за то, что мы все Пушкина в свое время не сберегли. Вообще система наказаний и поощрений крайне сложная, но в свое время разберетесь. А сейчас вам пора – скоро автобус на Нарву.

– Так у меня же ничего не...

– Это ничего. Сейчас вы идите по этой дорожке, потом будет широкая улица, она как раз ведет на автостанцию. Держитесь левой стороны и через два квартала увидите старый трехэтажный желтый дом. На углу у водостока будут лежать пятнадцать евро – их минут через десять случайно обронят. Если прямо сейчас выйдете, как раз вовремя будете на месте. Главное не опаздывать, чтобы деньги раньше вас кто-нибудь не нашел. Двенадцать евро вам на билет, а на оставшиеся три купите пару пива на автостанции. Она будет в конце улицы, там сложно потеряться.

– Спасибо! – растроганный Щ. вскочил и захотел было обнять собеседника. Но остановился на полпути, сообразив, что обнимать некого – Довлатов исчез также внезапно, как и появился.

Тем не менее через полчаса критик и эссеист уже садился в практически  пустой автобус на Нарву с билетом, пивом и недоеденной волшебной рыбой. Начинался дождь, погода располагала насладиться трапезой и подремать. Но наш герой всю дорогу лишь сосредоточенно смотрел в окно – он обдумывал свой роман. И разумеется, сказки.