Сергей Соловьев Александр Степанов. Искусство эпохи Возрождения. Италия. XIV-XV века. - СПб.: Азбука-классика, 2003, 504 с.
Представляя издательский проект "Новой истории искусств" в предисловии к книге Степанова, питерский искусствовед Сергей Даниэль заклеймил "нивелирующую тенденцию" советских учебников. Вместо них - полная свобода авторского мнения, не хор, а диалог (на крайний случай монолог), наконец, новые факты, концепции, интерпретации. Первая книжка серии - это издание именно книжного, а не альбомного формата - посвящена искусству итальянского Раннего Возрождения.
Оставим пока рассуждения самого автора о названии, которые не проясняют суть дела и необычность подхода. Он, например, категорически исключил из заголовка слово "история", хотя повествование ведется в историческом ключе - шаг за шагом два века. Куда как важнее было бы объяснить читателю, почему в "эпоху Возрождения" Александра Степанова неожиданно попал весь XIV век. Ведь даже советские искусствоведы, при всем их желании увидеть светский Ренессанс в глубинах монастырского Средневековья, описывали XIV век (Треченто) странным термином Проторенессанс. Второй момент: почему из искусства выпала архитектура? Посвятить ренессансному зодчеству только две страницы вступления, не упомянув едва ли не самый главный символ Возрождения - купол флорентийского собора, возведенный Филиппо Брунеллески, по меньше мере странно.
Впрочем, все эти замечания - из разряда коллективной и объективной истории. "Возрождение - это то, что думают специалисты по Возрождению, историки культуры и искусства", - утверждает Александр Степанов. Короче, судить надо не историю, а то, как она написана. Не факты, а убедительность интерпретации.
Главное и несомненное достоинство книги┘ Ведь именно с этого начинались академические рецензии? Тут ваш покорный слуга начинает колебаться: вроде бы автор "своим Возрождением" провоцирует на нетривиальность. Впрочем, когда нетривиальность оказывается лишь прикрытой академичностью, лучше начать с начала. Итак, несомненными достоинствами книги являются следующие: а) то, что она появилась (ибо начинать новую историю искусства с Возрождения - подобно тому, как начать новую историю русской литературы с переписывания биографии Пушкина, многие серьезные люди считали это невозможным); б) то, что она очень личная и провокационная (об этом чуть позднее); в) то, что она снабжена хорошим научным аппаратом (хотя сам автор редко прибегает к новейшим исследованиям).
Недостатки книги вытекают из ее достоинств. И здесь Александр Степанов примерил на себя личину ренессансного художника, которую он описал в одном из самых талантливых разделов "Главный парадокс". Парадокс, собственно, в том, что силой своего воображения художники преобразовывали в картинах природные вещи. Вроде и реализм - но идеализированный, воображаемый. Именно сила воображения (в отношении Степанова применим более корректный термин "научная интуиция") необычно освещает привычные явления и уводит в тень всякие противоречия и неточности. Так, например, появилась очень яркая глава о празднествах эпохи Возрождения ("Погибшее искусство") или захватывающий очерк о фресках пизанского Кампосанто ("Триумфы жизни и смерти"). Неожиданно "гением Треченто" оказался не общепризнанный Джотто, а веронец Альтикьеро, написавший в Падуе монументальную фреску с "Распятием". (По-моему, все "гениальные" достоинства Альтикьеро идут от того, что он элементарно не умеет построить композицию.) Наконец, обозначения глав, по выражению Гоголя, впрыгивают в глаза: "Классицистический китч" (это о ренессансной майолике), "Кинематографический инстинкт", "Каменная живопись".
Новая история искусства обычно вырастает из двух вещей: из новых фактов и из новых теорий. Понятно, что Степанов не делает каких-то новейших открытий: все объекты изучения вполне классические и не раз исследовались. Зато оценки и эпитеты раздаются щедро и смело. Иногда они очень остроумны: например, замечание про "темный мир" у Мазаччо. Но чаще случайны, бессистемны, вытекают из искусствоведческих штампов. Объясняя североитальянскую манеру живописи, автор противопоставляет ее "проповеднической" тенденции в центре: "Доминиканских святош там (на Севере) не жаловали". Степанов не жалует не только святош, но вообще всех современников Возрождения, считая их людьми недалекими. В данном случае он следует за мизантропией исследователей XIX века.
На обложке - стандартная фраза: "Она (книга) может стать учебным пособием для студентов, изучающих историю искусства". Было бы точнее назвать монографию дополнением к уже имеющимся пособиям или сугубо авторским описанием шедевров Раннего Возрождения. И главная ее функция будет состоять в том, чтобы доказать, что советское искусствоведение (аналогичные труды Лазарева или Даниловой) - лучшее из того, что мы пока имеем.
Дарья Гармоненко 
