Достроить и обустроить свой "Замок"

Самое любимое и заветное – это то, на что не хватило сил.
Екатерины Богдановой

Инга Петкевич. Можно сказать – детский писатель. Детскими вещами она знаменита, детскую ее книжку и экранизировали в советское время. Помните? «Лесные качели», 1975 год. А еще она была женой прозаика Андрея Битова. Сейчас Инга Петкевич живет или в Питере, или на даче. Под Петербургом. Кто читал ее повести и идет к ней в гости, встречает знакомых персонажей. Улицы, ею описанные. Глухая, Южная, Инженерная... Но помимо детской и подростковой лирики вроде повести «Кукушкины дети» у нее есть «Плач по красной суке», роман сильный и страшный, как советская власть и как русская действительность, вот с него беседу с Ингой ПЕТКЕВИЧ и начали Екатерина БОГДАНОВА и Евгений ЛЕСИН.

– Не слишком ли все страшно, безысходно и мрачно? Даже непохоже, в общем, на вас, на те вещи, к которым мы привыкли.

– Я не очень люблю «Красную суку». Это написано, чтобы не умереть от злобы. Написано будто не мной – во всяком случае, я не помню, как ее писала. Просто когда меня доставали, я кое-что под горячую руку записывала. И вот к началу «перестройки» образовалась изрядная куча, которую потом долго пришлось перелопачивать. Четыре издательства, которые по очереди брались напечатать рукопись, заплатив мне по 100% гонорара каждый, развалились. Таким образом, книга вышла с большим опозданием, когда ажиотаж вокруг антисоветской литературы пошел на убыль. Читатель как бы пресытился данной проблематикой. Однако книга выдержала три разных издания, и премию «Северная Пальмира» я за нее все-таки получила. Но самое главное – я получила большое моральное удовлетворение, потому что разом отделалась почти от всего груза отрицательного опыта, накопленного за годы советской власти.

И теперь, когда все вокруг сетуют о потере нравственности, идеалов и принципов, меня это больше не трогает. Я заметила эту потерю очень давно, когда советская власть казалась окончательной и незыблемой, и не только заметила, но даже изловчилась об этом написать, никак не надеясь на публикацию. Я не была диссиденткой и до перестройки не рискнула бы показать рукопись даже близким знакомым.

– Как вы познакомились с Битовым? Сколько вам тогда было лет?

– Познакомились мы в 1955 году. Мне было двадцать, а ему девятнадцать. Однажды ночью мы с подругой Галей (царствие ей небесное) отправились на Каменный остров воровать сирень. Набрали целые охапки и застряли возле разведенного моста. Тут склеили двух парнишек на маленьком «москвиче», которые этой ночью угнали папину машину и учились ее водить. Довезли эти парнишки нас до дома и записали на спичечном коробке мой телефон. Словом, через пару дней Андрей позвонил и пригласил покататься на машине. Поехали, и тут я поняла, что машину водить он не умеет. Мы глохли на каждом перекрестке, но каким-то чудом оказались за городом в районе Зеленогорска. Там, на бетонке, мы все-таки перевернулись в канаву. Какие-то пионеры, шутя, помогли нам вытащить помятую машину на дорогу, но в город в таком виде возвращаться было страшно. И мы еще пару дней хипповали, тогда и слова «хиппи» еще не было, а мы уже были хиппарями.

Словом, мы тогда загуляли, Андрея выгнали из института и забрали в армию. Я его провожала и ждала. Года через полтора мы поженились, и у нас родилась дочка Аня. Потом Битов стал писать, и я тоже попробовала.

– А писатели? С кем вы общались? С кем дружили? Кого любили?

– Знакома я была, наверное, почти со всеми писателями нашего времени. Общался же в основном Битов, а я накрывала столы. Битов очень общительный человек, и столов накрывать приходилось много. Но добрую половину моих собутыльников я больше никогда не видела, а вторая половина исчезла, как только Битов переехал в Москву.

Ну, в самом начале мы общались с «горняками» – было такое литературное объединение под руководством Семенова Глеба Сергеевича. Там были: Горбовский, Гладкая, Кушнер, Агеев, Тарутин, Кумпан, Королева, Веньковецкий. Все это очень талантливые и яркие поэты, и я была счастлива, что вдруг попала в такую замечательную компанию. Но каждый из них, как всякий поэт, был погружен сам в себя, и до меня им не было дела. Так что дружили мы в основном с Веньковецким. Потом появились прозаики: Вольф, Ефимов, Марамзин, Попов, Голявкин и многие другие. Но подружились мы в основном с Олегом Григорьевым, Вольфом, Драпкиной, а с Довлатовым дружила уже я одна.

В Москве мы тесно общались с Колей Рубцовым, Сапгиром, Холиным, Юзом Алешковским, который тогда писал замечательные песни. Потом Андрей тесно сошелся с Ахмадулиной и другими. Я же осталась в Питере.

– Вы упомянули Довлатова┘

– Я несколько раз отказывалась давать интервью о Довлатове. Один раз дала для телевидения, и мне это очень не понравилось.

Яркий, незаурядный талант. Колоритная, может, даже трагическая личность, достойная более глубокого анализа, чем просто анекдотическая трепотня о его пьянстве и прочих оригинальных выходках. Жаль, что он так рано ушел из жизни, очень жаль.

– В советское время вас экранизировали. Какие у вас были отношения с кино?

– До сих пор мне снятся кошмары о том, как я снимаю кино, и до сих пор безумно жалко времени и сил, которые я на него угробила.

На Высших сценарных курсах (1970–1972 годы. – Е.Б., Е.Л.) я была в самом расцвете сил и творческих возможностей и к кино относилась весьма небрежно. Мой мастер Метальников сказал: «Я помогу вам заработать денег на вашу прозу, но учтите, пока вы занимаетесь кино, вы не напишете ни строчки прозы». Я не поверила ему, а зря.

Я преклоняюсь перед режиссерами, которым удается согнать всю эту шоблу в одну кучу и заставить их делать, что ему требуется. Это редкие герои.

Большинство режиссеров изначально не знают, чего хотят. У любой кухарки больше здравого смысла. А сценарист им нужен только для того, чтобы им разрешили снимать, что им вздумается, ни капли не считаясь со сценаристом.

Я не видела двух своих картин – они уже не имели ко мне никакого отношения. И не сняла свою фамилию из титров, потому что мне бы тогда не заплатили денег.

– Что сейчас читаете? Что нравится?

– Недавно с большим интересом прочитала роман Пелевина «Т». Очень достоверная фантасмагория. Еще Басинского «Побег из рая» заставил задуматься о нелегкой участи писательских жен.

Читаю детективы Акунина. Очень лихо пишут многие наши женщины: Платова, Малышева, Дашкова.

– А Сорокин? Виктор Ерофеев?

– Кошмар, кошмар. И Татьяна Толстая с ее «Кысью» туда же. Ничем не оплаченный и не оправданный вы...бон. Про таких в народе говорят: «С жиру бесятся».

– Много у вас есть написанного и ненапечатанного?

– Не много, совсем не много. Куда больше ненаписанного. Самое любимое и заветное – это то, на что не хватило сил. Навряд ли мне удастся достроить и обустроить мой «Замок», который сейчас существует только в сырых набросках и в основном в моей голове.