Ни славы, и ни коровы...

Ты и стране, и Королеве нужен. 

Фото Нины Красновой

Умер 30 марта 2013 года.  

 

Валерия ЗОЛОТУХИНА похоронили на Алтае, на территории построенного им храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Быстрый Исток. Незадолго до смерти поэтесса Нина КРАСНОВА взяла у актера интервью в фойе Театра на Таганке. Книжный разговор о поэте Андрее Вознесенском состоялся очень кстати – в момент, когда актер продавал свою книгу-дневник «Медея».

– Познакомился я с ним в Театре на Таганке, когда Юрий Петрович Любимов пригласил его к нам сюда, в театр, и Андрей Вознесенский предложил Любимову: «Давайте сделаем на Таганке вечер по моим стихам». Конечно, стихи Вознесенского я знал и раньше, задолго до этого, еще студентом ГИТИСа. И когда проходил из своего общежития на Трифоновке к станции метро «Рижская», я останавливался у газетных стендов, которые тогда были в Москве на каждом шагу, и читал вывешенные там стихи Вознесенского из его «Треугольной груши», старался аккуратно вырезать себе эти стихи и хранил их. А с ним самим я потом познакомился в Театре на Таганке. 

И меня, помню, поразило одно интервью, в котором участвовали Любимов и Вознесенский. Любимов рассказывал о «Добром человеке из Сезуана», о первом спектакле, поставленном на Таганке в 1964 году, и говорил о том, что ему как режиссеру хотелось бы сохранить и «Доброго человека...», и весь коллектив артистов, которые в нем играли, и на его основе с этим коллективом создать новый театр. И когда дошла очередь до Андрея, он спросил: «Юрий Петрович, что сказать? Что сказать?» Юрий Петрович сказал ему: «Скажи, что надо сохранить коллектив и создать, организовать новый театр на Таганке!» И Андрей Андреевич озвучил идею Любимова, сказал, что этот великий спектакль нужно превратить в театр! Высказал эту идею Любимова на весь Советский Союз! Меня это потрясло! Так же, как потом, когда в который раз закрыли «Живого» – спектакль по пьесе Бориса Можаева, в котором я играл Кузькина. Тогда в кабинете Любимова было бурное обсуждение, где присутствовал Евгений Евтушенко, который вдруг подскочил к секретарю и сказал: «Машинку! Бумагу! Копирку!» Сел и начал выдалбливать на печатной машинке: «Москва! Кремль! Брежневу!»

– Да. Я обалдел от этого эмоционального порыва. Правильно говорится: слова говорить могут многие, а совершать поступки – не многие. В понятие «великий поэт» входит не только писание талантливых стихов, но и активная гражданская и нравственная позиция. Евтушенко и Вознесенский были способны на поступок. Помню, как из творческого вечера Андрея Вознесенского мы сделали спектакль. В первом отделении я, Высоцкий, Смехов, Демидова читали его стихи, а во втором отделении предполагалось, что будет читать он сам. Вечер имел невероятный успех, и Любимову сказали, что надо оставить на Таганке композицию из стихов Вознесенского – сделать из этого спектакль. Так родился спектакль «Антимиры», который открыл собой на Таганке, как в таблице Менделеева...

– Да, элемент поэзии. И с Вознесенского, с его «Антимиров», началась мощная поэтическая линия Театра на Таганке. Были «Павшие и живые» (на стихи Маяковского, Асеева, Светлова, Твардовского, Симонова, Суркова, Пастернака, Бергольц, Кульчицкого, Когана, Всеволода Багрицкого, Гудзенко, Самойлова, Слуцкого, Окуджавы, Межирова, Левитанского), «Пугачев» Есенина, «Товарищ, верь!» Пушкина, спектакль «Под кожей статуи Свободы» Евтушенко, а потом «Берегите ваши лица» – еще один спектакль на стихи Андрея Андреевича. Андрей пригласил на спектакль своего друга – заместителя министра культуры Мелентьева, который его и закрыл.

– Мы играли по два спектакля в день. Допустим, днем – «10 дней» («Доброго человека...», «Павших...»), а вечером – «Антимиры». Все они шли с аншлагами и, кроме всего прочего, просто кормили театр, потому что финансовые сборы от них были такие, что хватало и на зарплату артистам, и на надбавки, и на премии. Мы долго играли «Антимиры», и потом нашему примеру последовали другие театры, которые тоже стали ставить поэтические спектакли. Что сказать о поэзии Вознесенского? Я просто не вправе говорить о ней. Он признанный великий человек, и его братья по литературе сказали и скажут о нем лучше меня. Я с благодарностью храню и перечитываю книгу Андрея «Прорабы духа» с автографом. 

Потеря такого поэта, гражданина и нежнейшего человека для меня лично – огромная потеря. Вознесенский – поэт-художник, и ко всем темам он подходил прежде всего как художник-метафорист, как живописец со своими красками. Он был поэтом огромной искренности и неконъюнктурщиком в отличие от многих коллег. Правда, у Вознесенского есть поэма о Ленине «Лонжюмо» и стихи «Уберите Ленина с денег». Сейчас кое-кто упрекает его за них. Но дело в том, что он писал все это не как конъюнктурщик, а как дитя времени, будучи воспитанным в советском духе, и писал от души. Тогда в нашей стране был атеизм, люди не верили в Бога, но всегда хочется верить в какие-то идеалы. И Вознесенский, когда был молод, как все, верил в Ленина и Сталина, социализм и коммунизм. Вот и написал поэму о Ленине и стихи «Уберите Ленина с денег» со всей силой поэта-художника и гражданина: «Я не знаю, как это сделать,/ но, товарищи из ЦК,/ уберите Ленина с денег,/ так цена его высока!»

– Да. А в разгар перестройки у Андрея Вознесенского спросили, готов ли он повторить свой призыв. Он ответил, что, может быть, и повторил бы его – но уже из совсем иных соображений, с иными подтекстами.

– Да, я читал его стихи. Причем я сам выбирал, что прочитать. Впрочем, не я один – еще читала Ирина Линдт. Это было совершенно естественно. Артисты Театра на Таганке прошли хорошую школу чтения, школу произношения текстов. Мы читали Давида Самойлова, Евгения Евтушенко, Беллу Ахмадулину. И от всех поэтов каждый из нас что-то взял. Театр был просто заражен поэзией.

– Да. Например, замечательное стихотворение «Песня акына, или Пошли мне, Господь, второго...»:

<...>

– К сожалению, нет. Были случаи, когда Андрей уезжал в Томск и в Омск, когда у него были там большие концерты на закрытых стадионах, во дворцах спорта, он звал меня туда с собой, но я, как правило, был загружен работой. 

– Да, он говорил: Вознесенский – сам по себе, а ты – сам по себе.

– Да, я писал об этом в дневнике. В 1973 году в Театре на Таганке был банкет по случаю 500-го спектакля «Антимиры». Я сидел рядом с Любимовым, у меня был «месячник» трезвости, поэтому я пил только воду. И только когда Зоя Богуславская говорила о величии Любимова и произнесла тост, Любимов подлил мне вина в бокал с водой, польстил мне таким образом. А Андрей Вознесенский тогда сказал мне, что ему понравилась моя повесть. Так что на банкете, хоть я не пил, мне было хорошо.