Роза Цветкова
Яна Яковлева приложила все силы для того, чтобы доказать: предпринимательская деятельность – не есть состав преступления.
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)
Свое 35-летие Яна ЯКОВЛЕВА встретила в московском СИЗО № 6. «Такого дня рождения у меня не было никогда, – описывает она этот день в своей книге «Неэлектронные письма», изданной спустя год после ее благополучного освобождения. – Где бы еще мне спели столько песен на стольких языках?! Все обнимали, желали домой поскорее попасть. И у всех были слезы в глазах». Оказывается, можно радоваться и отмечать праздники даже в условиях, где глоток свежего воздуха приравнивается к бесценному дару. Но это письмо Яна, молодая женщина, финансовый директор фирмы «Софэкс» написала родителям 15 декабря 2006 года, спустя ровно пять месяцев после своего ареста. За время пребывания в следственном изоляторе она от мучительной стадии непонимания и отчаяния (почему она здесь, в СИЗО, и как теперь жить, если вся жизнь с родными, любимым, радостями, заботами, осталась там, за стенами этого заведения, название которого страшно выговорить) пришла к вере в собственное «я», которое не сломить ни многими месяцами содержания под стражей, ни предательством близкого человека, ни перспективой большого срока заключения за преступление, которого, как потом оказалось, не было. Семь месяцев заключения разделили жизнь Яны Яковлевой на ДО и ПОСЛЕ. Об этом она рассказала в беседе с ответственным редактором «НГ-политики» Розой ЦВЕТКОВОЙ.
– Яна, на протестные митинги в защиту вас и директора НПК «Софэкс» Алексея Процкого выходили тогда, в 2006–2007 годах, многие люди, не имеющие никакого отношения к химическому производству. Но даже им было понятно, что химрастворители, распространением которых занималась ваша компания, не могут быть приравнены к тяжелым наркотическим веществам. Почему, на ваш взгляд, так называемое дело химиков стало таким резонансным, ведь о нем еще долго писали и говорили даже после того, как дело было благополучно закрыто?
– Я всегда открыто рассказывала о всех действиях в отношении нас. Но самое главное, наверное, в том, что наше дело стало одним из немногих позитивных примеров, когда удалось вырваться, победить и отстоять свои права. Быть не судимым – очень важно для бизнеса, важно для всей жизни. Потому что, когда в графе анкеты стоит судимость, это прощай визы, кредиты и вся нормальная человеческая история. Постепенно я поняла, что оправдания не добиться, надо заставить систему отступить. А потом и то, что сам закон, статья 234 УК, на основании которой нас кошмарили, содержит в себе такую гигантскую коррупционную возможность для ФСКН, которая нас преследовала. И сосредоточилась на том, что надо менять этот закон. Я не понимала, как можно это сделать, потому что не каждый день в жизни пытаешься изменить нормы, придуманные госмашиной. Но активная позиция в сочетании с поддержкой предпринимателей-химиков принесла результаты. Мы выкладывали в прессу все действия с другой стороны, рассказали о действительном мотиве преследования. Со всеми фамилиями. Еще нам, если можно так сказать, повезло со временем, потому что в 2007 году пресса не была так переполнена этими историями, как сейчас. Тогда можно было обратить на себя внимание. Сейчас СМИ уже ничем не удивишь – пытают, стреляют, убивают, и что? Меня поразило, что в Грузии сразу же вышли на протесты против пыток. Не только родственники заключенных, которых пытали, но и люди, у которых никого не пытали, молодые люди, студенты. Потому что они понимают, что завтра с ними может случиться то же самое. У нас – тишина и гладь.
– Мы, наверное, привыкли бояться? Может, у нас это уже на ментальном уровне?
– Конечно, существует такое понятие, как ментальность, но больше, мне кажется, это сиюминутный страх. В Грузии власть показала, что она готова меняться и что она делает для людей – вспомним состоявшуюся у них реформу МВД. Да, коррупцию на самом высоком уровне нигде не удается до конца искоренить, но когда она доходит до низа и касается любого гражданина, это уже очень серьезная проблема. В России этот страх людям внушается, как я думаю, тем, что сама верхушка не демонстрирует готовности к переменам.
Но когда ты сидишь, тупо боишься и ничего не предпринимаешь, чтобы как-то попытаться изменить ситуацию, то поневоле переходишь на ту сторону, которая активно против всяческих перемен и реформ. Потому что такая сложилась система – одни пугают, другие настолько пугаются, что отдают все, что у них есть. Но если начинаешь себя по-другому вести, у тех, кто пытается тебя закошмарить, наступает некий сбой. Хотя очень сложно с системой бороться, получается, власти выгодно всех держать на крючке.
Но платить взятки, оговаривать себя... Я, если хотите, могу описать портрет российского предпринимателя: это человек с трясущимися руками, но не от пьянства, а от отчаяния, от страха, просто от злости на этот беспредел, который покрывается на всех уровнях и с которым реально ничего нельзя сделать.
Вся эта система, когда ты, допустим, жалуешься президенту, прокурору, министру на самый верх, а это письмо опускается по цепочке тому, на кого ты жалуешься, работает, оказывается, еще с 20-х годов прошлого века, когда раскулачивали крестьян в России. Тогда для того, чтобы информация о крестьянских бунтах не уходила с мест, сверху было приказано возвращать жалобу тому, на кого жаловались, чтобы они знали, кто и зачем жалуется. И потом в первую очередь уничтожали тех, кто жаловался, бунтовал. Вот и сегодня какой-нибудь следователь Иванов тебя вызывает и говорит с такой улыбочкой: «Ну что ты, старичок, мы ж тебя просили не жаловаться, а тут письма приходят, мне теперь надо реагировать».
– И все же, что вам помогло победить эту систему? С учетом такого тяжелого опыта, как семь месяцев под арестом, вернись вы в то время, пошли бы на какие-то компромиссы?
– Нет! Это ведь нелогично. Если мой тип поведения, выбранный путь борьбы привел к положительному результату, понятно, что в данной ситуации это было абсолютно правильным, без ложной скромности, поведением. И более того, уже позже я поняла, что этим опытом надо делиться с другими людьми. Потому что, может, им как-то не повезло: другой характер у людей или не сложилась определенная команда. После того периода жизни я поняла, что прежде всего надо что-то делать с этим конвейером арестов в отношении предпринимателей. Почему человека, который не представляет угрозы для общества, так легко арестовать? Довольно много времени я посвятила борьбе против этих арестов, что в конечном итоге вылилось в законодательные поправки, которые помогли многим людям выйти на свободу. С тех пор я тем и занимаюсь, что регулярно общаюсь с предпринимателями и помогаю чем могу, подсказываю. И дальше это идет волнами, круги бескорыстной помощи друг другу разрастаются, уже образовался круг единомышленников.
Когда изучала материалы своего дела, я поняла, что статья 174.1 в старой редакции о легализации денежных средств автоматически прикрепляется к любому экономическому обвинению, что на много лет утяжеляет обвинение. Я начала изучать международное законодательство, мне сделали перевод многих уголовных кодексов мира, и я обнаружила огромную разницу, которая пролегла между нашей формулировкой статьи и западной. Кто-то начало этой статьи УК сделал похожей на международные требования, то есть статья звучала так: «Легализация денежных средств, полученных путем совершения преступления, участия в финансовых операциях либо участия в предпринимательской деятельности». Но этого «либо участия в предпринимательской деятельности» нигде не было, и получилось, что уже на входе в бизнес заявлено, что предпринимательская деятельность – это преступление. Я была в шоке: статья была принята в 2004 году, но никто с тех пор до меня, до 2010 года, ни одному адвокату, клиентов которого сотнями кошмарили, я уже не говорю о просто общественных деятелях, никому в голову не пришло поднять эту проблему.
Получилось так, что я начала об этом писать, говорить на передачах, на телевидении, какие-то примеры приводить, удалось поднять интерес СМИ к этому вопросу. Мы организовывали по этому поводу международную конференцию, приглашали разных специалистов по отмыванию. Все были удивлены и говорили, что участие в предпринимательской деятельности не может быть составом преступления. Но было! В результате президент Медведев формулировку этой статьи поменял, и сразу сроки для предпринимателей снизились на порядок. Большое количество бизнес-заключенных получили пересмотр приговора и вышли на пять, на семь лет раньше, чем им назначил суд.
– Случившееся не отбило у вас желания заниматься бизнесом?
– До этого у меня были другие идеи, были мечты о том, что я создам большую компанию, которая будет зарабатывать деньги и которую можно будет передать детям. Я же работала в этой компании с 20 лет. Сейчас я уже понимаю, что если говорить о развитии бизнеса, то практически невозможно расширять его, не будучи связанным с какими-то потоками, с чиновниками. Мои ощущения, что у нас вся промышленность как бы сжимается. По идее на таком огромном рынке, как Россия, должно расти внутреннее производство, замещающее импорт. Но этот процесс после кризиса 2008 года практически остановился. В результате предприниматели, особенно малого и среднего бизнеса, заняты импортированием и торговлей, а производства не создаются. У нас сплошной импорт, посмотрите, даже салфетки бумажные в любом кафе и то китайские, тайваньские, какие угодно, но только не российского производства. С другой стороны, я, пройдя через эту систему, понимаю, что не могу больше быть сторонним наблюдателем. Я занимаюсь общественной деятельностью, потому что хочу сделать условия ведения бизнеса в России другими. Мне кажется, если бы все предприниматели у нас совмещали бы бизнес с общественной деятельностью, власть должна была бы меняться.
– У вас получилась очень пронзительная и очень личная книга, написанная на основе ваших писем родным, близким, друзьям. Много сюжетов, один из которых документально зафиксировал отход в сторону любимого человека, его предательство, наверное.
– Я благодарна богу, что прошла эти испытания, которые в конечном итоге показали, кто есть кто, и в результате я сейчас абсолютно счастлива, у меня ребенок, муж. Только благодаря тому, что со мной произошло, я смогла с ним встретиться. Он сыграл значительную роль в моей борьбе, поддерживая меня и помогая. Я была освобождена в 2007 году, он, когда узнал обо мне, был в шоке, мы потом встретились, стали общаться.
– У вас много друзей, которые не забывали о вас, пока вы были там, в несвободе. Носили передачи, писали письма, это огромная, наверное, поддержка – знать, что тебя не забыли и вместе с тобой борются за твое освобождение?
– Все месяцы заключения прошли без нормальной еды, на бутербродах, никакой горячей пищи. Мед, сыр, орехи – это было благодаря друзьям, которые меня окружают.
Но начнем издалека. Почему умер Магнитский? Мне кажется, одна из причин психологическая: тюрьма его поглотила, она его победила. Я его хорошо понимаю, потому что эти эмоции самые простые. Тебе кажется несправедливым, что так с тобой обошлись и ты находишься там, где никогда не должен был находиться. Да и к тому же весь этот ужас от того, что эта система существует и так работает. И когда ты начинаешь обращать внимание на то, что происходит внутри тюрьмы, она может тебя подавить. Сергей Магнитский перестал думать о том, как ему выбраться, в чем суть дела, как ему бороться, как ему выиграть дело и получить свободу. Ведь его не сама тюрьма посадила. И бороться с тюрьмой в данной ситуации, находясь внутри нее, было бессмысленно. Если говорить о рецепте, как выжить в таких условиях, то нужно стараться не обращать внимания на то, что с тобой происходит. Если ты хочешь остаться человеком, то должен оставаться человеком везде. И даже в самых тяжелых условиях. Тебе нужно думать, как выбраться, как бороться, что еще можно сделать, чтобы не опускать руки. Я исписала тонны тетрадок, пытаясь ответить, почему обвинение абсурдно, я писала письма. Когда я брала бумагу в руки, это был момент моего общения с внешним миром, родителями, друзьями. Я писала довольно много и часто. Надо первоочередно выбрать, с чем ты борешься, со всем подряд бороться невозможно и бессмысленно. А если начать расслабляться и жалеть себя, это может тебя растоптать.
Хотя я понимаю, что женская тюрьма – это что-то вроде пионерлагеря в сравнении с мужской. Там все жестче, беспощаднее, наверное. В мужском СИЗО сами охранники проносят наркотики, алкоголь. Но и там и здесь нужно контролировать себя каждую секунду, чтобы не расслабиться и не впустить тюрьму в себя. Я видела, как на моих глазах у женщин начинались истерики на пустом месте и какие-то глупые голодовки начинал кто-то объявлять, потому прокурор не прочитал ее письмо. И потом болезни, тяжелые условия, сразу к тебе все подступает. А лекарств нет, только один лимон и мед. Нет свежего воздуха, повсюду прокуренные помещения.
И все равно надо научиться жить в таких условиях. Там не принято плакать. Там все постоянно смеются, шутят, и это помогает не сойти с ума. Я, как только туда попала, рыдала долго. Потом оказалось, так все новички себя поначалу ведут. Ко мне подходит старшая, ей 30 еще нет, и спрашивает: «Ты чего плачешь?» Я ей про ужас. А она мне показывает фотографию двоих своих детей с какой-то старой-престарой бабкой, маленькие дети 3–5 лет в какой-то деревне, кошмарная фотография: «Это мои дети, я их не видела год, они в деревне в Ямало-Ненецком округе с бабушкой, которая при смерти. Я и то не плачу». Я это запомнила на всю жизнь, мое горе было ничтожным по сравнению с ее. Иногда, когда хочется себя пожалеть, надо вспоминать такие моменты.
Я поэтому и книгу решила издать довольно открыто, хотя это мои письма, и достаточно личные. Но когда я взвешивала ситуацию, подумала, что, возможно, это поможет кому-то выжить, когда кажется, что нет уже никаких сил выносить несправедливость жизни.
Дарья Гармоненко 
