Покаяние как жажда справедливости

Знать правду о прошлом – значит не бояться будущего. Фото Reuters

Эти шесть букв немецкого алфавита не виноваты. Не в ответе они за то, что из строчек гётевского «Фауста» их спустя столетие извлекли и сгруппировали в название иной саги. Получилось слово зловещее, апокалиптическое. И как странно видеть его, соседствующее так обыденно в расписании мюнхенских электричек с названиями других полустанков: ...Карлсфельд–Дахау–Хебертсхаузен...

Итак, Dachau.

...Был Иоанн Предтеча. Он стал отправным навигатором пути Христа. Но христианский мир породил и нехристей. Они сделали предтечей Освенцима, годовщину освобождения которого отмечали на днях, как раз Дахау, небольшой городок вблизи Мюнхена.

Гитлера привели к присяге в качестве канцлера 30 января 1933 года. Вечером того же дня, на самом первом заседании нового правительства, он поставил вопрос о роспуске рейхстага. Такой, каким он был, новой власти он был не нужен. А уже 20 февраля того же года на закрытой встрече с промышленниками, протокол которой оказался в конце войны в распоряжении союзников, фюрер сказал, что с демократией и профсоюзами будет покончено, назначенные ранее новые выборы в рейхстаг будут последними и судьбу Германии будут определять избранные железной рукой.

Вскоре последовало распоряжение о строительстве первого концлагеря – Дахау, завершенное в том же году. Ему предписывалось стать базовой, типовой моделью «линейки» подобных объектов. Вот откуда берут начало Бухенвальд, Треблинка, Освенцим, Заксенхаузен. Жуть педантичного истребления людей, совершавшаяся под глумливым лозунгом «Труд делает свободным», стала штрих-кодом этого нацистского «модельного ряда».

Вот почему ошеломляет вид из любой точки концлагеря  Дахау: за оградой и сторожевыми вышками, почти впритык, стоят себе аккуратненькие домики. В них живут бундесбюргеры. Каково им?

Вот на балконе пожилой мужчина, курит. Похоже, из его жилища видна Appelplatz – площадь между бараками и административной постройкой, где заключенных собирали на перекличку.

– А что поделаешь, – говорит. – Ничего хорошего. Но в этом домике жили мои деды-прадеды. Когда-то там, – показывает в сторону концлагеря, – была пойма, а за ней речка. Вот нацисты и облюбовали эту местность. Ну не мог же город Дахау из-за этого переехать в другое место.

Вот женщина, по виду офисная служащая. Развешивает на терраске свою стирку.

– Свыклась, – пожимает плечами. – Если бы была моя воля, сравняла бы всё это с землей. Впрочем, – задумывается, – пусть будет. Школьников сюда водят, и это правильно.

А школьников и впрямь много. Молодая учительница собирает свою группу на остановке автобуса неподалеку от бывшего концлагеря. Поясняет, что считает правильным сохранение этого объекта в качестве мемориального комплекса. Мол, эту страницу не вычеркнуть из новейшей истории Германии. А наглядный урок о нацистской диктатуре побудит школьников к неприятию любой формы экстремизма.

Узников Дахау освобождала в 1945 году армия США. В мае этого года будет 70-я годовщина этого события. Фрау Гугенбергер, сотрудница мемориального комплекса, говорит, что пройдут траурные мероприятия с участием оставшихся в живых узников из разных стран. Состоится и поминальная молитва в православной часовне Воскресения Христова, построенной в 1995 году, неподалеку от бывшего крематория – ведь в Дахау, по разным оценкам, были убиты или истерзаны до 40 тыс.  граждан Советского Союза.

Судя по фотографиям в музее мемориала, среди освободителей было немало военнослужащих с темным цветом кожи.

Жуть педантичного истребления людей, совершавшаяся под глумливым лозунгом «Труд делает свободным», стала штрих-кодом нацистского «модельного ряда». Фото Reuters

– Ну и что с того? – считает пассажир электрички на обратном пути в Мюнхен. – Да, среди части немцев в тех землях, например, куда в конце войны вошли американские войска, есть некоторое предубеждение против янки. Но вряд ли кому придет в голову сказать, что Дахау освобождали негры. Смешно, когда этнически разделяют армию другого государства, как это сделал польский министр.

Другой пассажир, представившийся преподавателем Мюнхенского университета и проживающий в Дахау, говорит, что сохранение памяти обо всем, что связано с Дахау, есть способ не позволить улетучиться за давностью лет немецкому покаянию. Оно способствовало возрождению нации на здоровой основе. А сейчас подпитывает стойкое неприятие нами, немцами, антигуманных методов решения проблем в мире.

Так покаяние – это тяжкое бремя нации – трансформируется сейчас в тяготение к справедливости. Которая была попрана нацистским рейхом. Неизвестно, в какой мере немцам была исторически присуща тоска по справедливости. Во всяком случае, Гейне в поэме «Германия, зимняя сказка» воспевал некий новый мир, где все люди – братья и каждому воздается по справедливости.

Но вот уж что точно, так это то, что жажда справедливости была и остается главной, пожалуй, национальной идеей россиян. Тягой к справедливости многажды злоупотребляли. Под неизменным девизом борьбы за счастье народа взрывали царей и сановников. Потом на смену террору индивидуальному пришел террор массовый. Вслед за ним наступил террор идеологический. 

А дальше была приватизация, публично названная  позже лауреатом Нобелевской премии по экономике Джозефом Штиглицем на семинаре в Счетной палате – «просто грабительской». Надо ли говорить, сколь глубоко итоги приватизации задели чувства россиян с их тоской по справедливости?

Это понятие многомерно. Одна из его граней – выстраданное умение признавать вольные или невольные ошибки собственной страны. Ее лидер не готов извиниться перед согражданами за возникновение невеселых обстоятельств их жизни, а, напротив, увещевает потерпеть. Мы отправляем к соседям добровольцев, но позиционируем себя как неучастника тамошнего конфликта. Некий военнослужащий из российской глубинки порешил в другой соседней стране целую семью, но вот уже подбрасываются смягчающие обстоятельства: он воспитывался в сектантском окружении.

Такое лукавство порождает среди граждан уныние, а то и циничное отношение к понятию справедливости. Если позволительно публично лукавить, уже и вовсе пренебрегая репутационными рисками, то, значит, разрешено всё, особенно то, что запрещено законом. В борьбе за справедливость для себя – отталкивают другого. Утрачивается исстари свойственное россиянам чувство локтя. Исчезает общинность. Общество теряет перспективу. Это ощущается на бытовом уровне, где люди сокрушенно взирают на то, как цены загоняют под потолок, а их – под благостную пелену госканалов. Каждому не хочется признаваться, что он ничего не сделал против такого хода вещей. Что он недалеко ушел от непросыхающих героев звягинцевского «Левиафана». Поэтому он – «против очернительства». Это такая форма самооправдания, поиска спокойствия. Лучше попенять на зеркало.

Возникают охлократические настроения. Между тем из истории известно, сколь успешно такие настроения были проэксплуатированы в начале прошлого века в России, а спустя десяток-другой лет – в той же Германии. Одни уходят в себя – не хотят, чтобы их маркировали «пятой колонной». Другие готовятся маршировать в иной колонне – «антимайдан». Общество коричневеет? Но то, что оно черствеет, – похоже, факт.

Выживший узник Дахау пастор Мартин Нимёллер, проповеди которого и после его смерти в 1984 году широко цитируются в Германии, России и других странах, выступил в свое время с известным посланием, ставшим хрестоматийным. «Когда пришли за коммунистами, я промолчал – я не был коммунистом. Когда пришли за социал-демократами, я промолчал – я не был социал-демократом. Когда пришли за профсоюзными активистами, я промолчал – я не был членом профсоюза. Когда пришли за евреями, я не протестовал – я не был евреем. Когда пришли за мной, не осталось никого, кто мог бы протестовать».

 Москва–Дахау