Николай Усков День в Каннах шел своим чередом. Отель «Мартинез». Час в спортзале с видом на лазурную бесконечность, утыканную белыми лодками. Душ, парфюм, смокинг, бабочка, лаковые штиблеты. Пара бокалов шампанского в гостиничном баре, ужин тут же, в мишленовском ресторане Palme d'Or, террасой своей попирающем Круазетт. За соседним столиком сидит небритый Фрэнсис Форд Коппола. Внизу – пальмы, разморенная толпа туристов и кинематографистов, вспышки фотоаппаратов, черные лимузины. Бесформенные шорты и бесформенная нагота отдыхающих у бассейна соседствуют с платьями в пол, смокингами и бриллиантами тех, кто выходит из вращающихся дверей отеля навстречу суетной славе. Затем бесконечная пробка из людей, машин, полиции. Красная дорожка. Темнота. На экране – худосочный старик с гнилыми зубами молится прокопченным образам. Называет себя грешником, уповает на милость и пощаду. На нем грязная грубая мешковина. Потом он встает – сутулый и хрупкий. Идет куда-то, точнее плетется, как-то беспокойно, словно пытаясь преодолеть одновременно и телесную ветхость, и взрывную мощь духа. На старика надевают одну расшитую ризу, потом другую, потом третью, затем тяжелое золоченое облачение, поручи, густо усеянные жемчугом, бармы, вешают панагию и крест, вручают посох. Наконец, на сальную в проплешинах голову нахлобучивают татарскую шапку, подбитую мехом, которую на Руси ошибочно приписывали византийскому кесарю Мономаху. Перед нами – царь Иван Васильевич Грозный в исполнении самого странного актера нашего века Петра Мамонова. Этот момент из нового фильма Павла Лунгина самый поразительный. Ты понимаешь, что теперь все будет по-другому, измельчает, скукожится праздничная Круазетт с пальмами и людишками. Перед глазами долго будет стоять этот страшный старик и тот, другой, с доброй улыбкой и мудрой хрипотцой знакомого с детства голоса. «Хороший парень» – митрополит Филипп Колычев – погибает сначала в жизни – его по приказу царя душит Малюта Скуратов, затем в кино Павла Лунгина, и вновь в жизни. Олег Иванович Янковский умер через два дня после каннской премьеры фильма «Царь». Уже одно это должно вас заставить посмотреть фильм.
Выйдя из зала, я, признаться, остался недоволен ролью Янковского. И говорил затем Лунгину, что ожидал увидеть характер в развитии. Филипп – друг Ивана с детства, выбор его на митрополичий престол был отнюдь не случаен. Царь ждал от Филиппа поддержки и благословения во всех своих черных делах, которые искренне считал судом божьим над миром, погрязшим в грехе. Поначалу, говорил я, Филипп, вероятно, пытался обнаружить в действиях Ивана некий высший смысл. В переводе на язык нулевых он вел себя как прагматик и патриот, но затем просто пришел в ужас, стал прилюдно поносить душегуба, чем и подписал себе смертный приговор. Мне показалось, что Янковский понял роль однобоко, он и к царю святым явился, и ушел от него в сиянии еще большей святости, творя чудеса и предсказания. «Ты не понял, – отвечал мне Лунгин, – Филипп с самого начала шел своей дорогой. Просто однажды на дороге тебя может поджидать зло. Это не значит, что ты не должен пройти ее до конца».
Я выключил в себе историка и согласился. Похоже, полутона действительно стали пошлятиной, прагматики – атавизмом, мир обязан вернуться к черно-белой эстетике. У зла не может быть положительных сторон и исторического значения. Их приписывает ему наша трусость и бессилие.
