Обыкновенный вещизм

Оказывается, вещи тоже живут напряженной, захватывающей жизнью. Кадр из фильма «Алиса. Случай с Аленкой» Яна Шванкмайера. 1988

О том, из каких «подручных средств» делается современная русская проза, с Александром КАБАКОВЫМ беседовал Олег ОДНОКОЛЕНКО.

– Так как вы назвали свой новый роман, Александр Абрамович?

– Он называется «Камера хранения».

– Автоматическая или с приемщиком?

– Если бы автоматическая, то я бы так и написал – «Автоматическая камера хранения».

– И кто приемщик?

– Я приемщик. Один из тех, которые когда-то ходили по дворам и кричали: «Старье берем!» Вот я и есть этот самый «Старьеберем». И в предисловии я написал: подбираю все, что плохо лежит во времени. Вот, собственно, и вся идея книжки – это воспоминания о вещах моей жизни. Причем только о вещах. Но, если помните, за любовь и вообще за интерес к вещам у нас нещадно клеймили, такое пристрастие называлось вещизмом или мещанством. Поэтому второе название романа, это же и подзаголовок, – «Мещанская книга».

– А по жизни вы мещанин?

– Я и в литературе мещанин. Во-первых, я правый, а не левый, как положено приличному современному писателю. Во-вторых, я традиционалист. И, как всякий мещанин, я еще и мракобес. А слово это из советского лексикона. Все, что не советское, считалось мракобесием. Например, верующих называли мракобесами. Так что мракобес я и есть, я по ту сторону, где граф Уваров, где Победоносцев – тоже самые настоящие мракобесы.

– И кто вас надоумил написать роман о предметах быта? Почему не о людях?

– Мне встречались люди значительные, знаменитые, талантливые, но о них все уже написано. Кроме того, если писать воспоминания о людях, то надо рассказывать всю правду, а я всю правду ни о ком рассказывать не хочу – за что же обижать уже ушедших, а тем более живых?.. А надоумила меня взяться за роман о вещах Лена Шубина, мой давний и всегдашний издатель и редактор: «Тебя прозвали певцом пуговиц, вот и напиши воспоминания не о людях, а о вещах. Что бы ни написал, вещи не обидятся».

– Так что же, ни одной живой души на весь роман?

– Я же говорил, что эта книжка не про людей. Главные персонажи – вещи. Но некоторые представители рода человеческого все-таки попали на страницы, в том числе и довольно известные, но, чтобы люди не отвлекали читателей от вещей, они обозначены даже не инициалами, а буквой с точкой. Угадать, кто есть кто, можно только по косвенным признакам.

– Получается какой-то список вещей, можно сказать – каталог…

– Вообще-то каталогизация – это одна из древнейших литературных форм. Не сравниваю, но для примера хотел бы напомнить Ветхий Завет: Авраам родил Исаака и так далее… Это ведь тоже каталог, только в виде древнейшего акта записей гражданского состояния. Моя книжка тоже получилась увесистой, больше 20 листов – потому что вещей много, и каждой посвящена отдельная глава. Например, глава про патефон. Описывается, как он был создан, как устроен, какие были пластинки. И на фоне этих технических подробностей реальный случай о том, как я приревновал мать, когда она танцевала не с отцом, а с другим мужчиной, и специально перекрутил пружину. Тот патефон, насколько помню, выкинули, а к другим, которые приносили гости, меня уже не подпускали. Еще есть глава про презервативы, которая называется «Изделие № 2». И дается уточнение: изделиями в СССР называли только два предмета – ракеты и презервативы.

– Привязать презервативы к покорению космоса? Что-то новенькое в русской словесности…

– Не к космосу, а к послевоенному запрету на аборты, который сочетался с полным отсутствием презервативов в свободной продаже – так Компартия боролась за повышение рождаемости. Инквизиция отдыхает! Разумные люди понимали, что, как все дефициты, этот дефицит надолго, и как-то приспосабливались. Хуже обстояло дело со штанами. Но тут объявилась китайская фирма «Дружба», которая с ног до головы одела и обула Советский Союз. Китайцы обеспечили всех, даже тех, кто носил галстук-бабочку.

– Мир ваших вещей имеет какую-нибудь социальную окраску или он универсальный?

– Это мир человека, который ни под каким видом не принимал советскую власть. Мир диссидента, но не от ума, а от живота. И не диссидента даже, а антисоветчика.

– И когда вы поняли, что не любите советскую власть?

– В 13 лет. Мои дядька и тетка читали приятелям закрытое письмо ЦК КПСС о культе личности, а я лежал на полу в прихожей и через щель под дверью подслушивал. Утром спросил у тетки: «Если Сталин такой плохой, почему же Ленин хороший?» Уже тогда ни о каком восстановлении ленинских норм говорить со мной смысла не было. Впрочем, никто не знает, как возникают предпочтения. На меня, возможно, подействовали патефон и стопка пластинок рядом, из которых я безошибочно выбирал довоенный польский джаз, присоединенный к нам вместе с Западной Украиной. Кстати, я был довольно близко знаком с Эдди Игнатьевичем Рознером, который называл себя трофейным музыкантом.

– Тогда с вами все ясно. «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст…» Хотите сказать, что к созданию ракетного щита на режимном «Южмаше» допускали потенциальных врагов народа?

– Таких, как я, там было много. Из девяти тысяч сотрудников нашего КБ действительно создавали ракетный щит от силы тысячи четыре, остальные занимались всякой ерундой – кто джазом, кто игрой в КВН. Я занимался КВН.

– И ни одной вашей гайки в нашем ракетно-ядерном щите, получается, нет?

– Почему? Когда началась последняя война между Египтом и Израилем и когда ни одна наша ракета не долетела до цели, я сказал: это мой вклад в ракетную промышленность.

– По прежним временам такое признание потянуло бы на приличную уголовную статью. Вот и отвечайте, как на допросе: «крымнаш»?

– Наш, конечно же, наш! И взять с меня нечего, потому что, как Пуришкевич, я русский монархист.

– Кого вспомнили… Вот только монархии нет, а нынешняя Россия не империя, а углеводородный придаток с которым, как выясняется, допустимо разговаривать языком санкций.

– Нас называют сырьевым придатком, потому что мы не умеем делать, например, мобильные телефоны. Но там, где умеют, нет, не было и никогда не будет нефти, из которой получают пластмассу для тех же мобильных телефонов. Нефть есть только у нас и арабов. Так кто чей придаток? Может быть, это западные страны, США и Япония, наш технологический придаток? Вот если бы мы таким образом выстраивали геополитику, все было бы совсем по-другому – не из нас бы тянули, а мы тянули бы из своих технологических придатков. Но думать надо было раньше, сейчас ситуацию уже не повернешь. Но если мы перестанем заниматься тем, чем занимаемся, а начнем мести тротуары, у нас рано или поздно наступит нормальная человеческая жизнь. Просто мы очень сильно застряли в других временах.

– Понятно, в каких. Наверное, homo socialisticus – это худшее творение за всю историю?

– Не думаю. Далеко не самое худшее, но что самое сложное, в котором черт не разберется, это точно. Последующее поколение куда проще. И в первую очередь это проявилось в литературе.

– Вы о том, что в современной литературе много детективов и дамских романов и мало серьезной литературы?

– Вообще-то серьезная литература не делается каждый день. Есть такой сборник «Спутники Чехова». Разве Антон Павлович был самым плодовитым и самым читаемым? И почему простые люди должны читать, например, меня, а не Дарью Донцову? Они не обязаны.

– А если рядом с вашей книгой на прилавке окажется черносотенный роман?

– Мне это безразлично. Общаться в жизни и терпеть таких персонажей я не обязан, но литература – она не моя.

– Вы и в творческих союзах не состоите. Это по принципиальным соображениям?

– Скорее по бытовым. Если бы, например, у меня была нужда оформить визу, только ради этого я, может быть, и вступил бы, скажем, в ПЕН-центр. Но, поскольку я всегда был при должности, визы мне оформляли на работе.

– И никогда не приглашали?

– Как сейчас помню, 22 августа 1991 года Евгений Александрович Евтушенко, потрясая революционным кулаком, вещал, что пора, дескать, принимать в Союз писателей молодых и талантливых. Перечислил, кого именно, и я тоже оказался в этом списке. «Женя, говорю, какой же я молодой, если мне скоро будет полтинник?..» Но уговорили, и через какое-то время получаю бумагу: уважаемый товарищ Кабаков, просим вас собрать две рекомендации… Если бы я хотел, я бы, наверное, занялся этим делом. Но я не хотел и все забросил. Тогда стали говорить, что Кабаков манкирует… И я понял: какие бы писательские структуры у нас ни создавались, это всегда будет Союз писателей СССР. Даже в ПЕН-центре через месяц после образования началась склока, причем с мордобоем. Вот поэтому никакой я не член и никогда никуда не вступал. Хотя тем, кто соберется прочитать мою книжку, до этого не должно быть никакого дела.