Михаил Юдсон
В общем-то, не страшно. Стефан Лохнер. Страшный суд. 1435. Музей Вальрафа–Рихарца, Кельн
Вышел в свет новый сборник израильского поэта Виктора Голкова, чьей «поэзии присущи темные, а порой и откровенно черные тона и оттенки», как с порога проницательно пугает нас аннотация, а первое же стихотворение сборника радушно подтверждает пророчество:
Пожилые, о чем мы толкуем,
Заводя монотонный рассказ?
Мы о прошлом уже не тоскуем
И не копим его про запас.
Замерзаем под солнцем
палящим,
Запиваем таблетки водой
И как тени скользим
в настоящем,
Даже смерть не считая бедой.
Ну и дальше, страница за страницей, поэт везет нас без парома на Тот берег, где сроду седая зима, которая
Пришла считать мои грехи,
Копаться в бесполезном хламе,
Трухе, где мертвые стихи
Вповалку с мертвыми делами.
 |
| Виктор Голков.
Тротиловый звон. – М.: Э. РА, 2014. – 112 с. |
А впереди не слаще, нашарю цитаты похлеще: «Я немного завидую мертвой кошке –/ Распластанной жертве автомобильного инцидента,/ Прижавшейся окровавленной головой к асфальту./ Потому что живые всегда завидуют мертвым». Или вот: «Станешь тонким, мертвым, белым,/ Как окончится твой труд./ Жизнь, написанную мелом,/ С гладкой досточки сотрут./ Ты искал в правописанье/ Смысл, связующий слова./ Смерти тонкое касанье/ Лишь предчувствовал едва».
Движешься по книге Голкова, как по тоннелю, храня надежду на изменение тональности, на брезжущий свет в конце: «Но вел, как оказалось,/ Тот путь в сплошную тьму./ И мертвая усталость/ Простительна ему».
Таков Голков. Он жил в Молдавии, писал хорошие, уже тогда тяжелые весомые стихи, и первая его книга после многолетних мытарств издалась еще в издыхающем Союзе. Последние годы, четверть века, Виктор обитает в Израиле. И тут мы снова ухватимся за аннотацию: «Основная тема книги – полная напряжения и опасности жизнь современного Израиля. На этом фоне как бы анализируется способность человека другого мира (бывшего СССР) полноценно и гармонично вписаться в нее. Причем ответ далеко не всегда бывает положительным».
Да уж, чего виноградники Шило таить и Иорданову воду толочь, Израиль, конечно, иномирье, мир иной и на прочие не похожий. Дюжина строчек из книжки воспевает его эволюцию:
Каменное чрево Тель-Авива
Мусором пропахло и мочой.
Жарко, скучно, тесно, суетливо,
И звезда не теплится свечой.
Здесь творец угрюмый
иудейский
В клочковатой рыжей бороде
Говорить велел по-арамейски
И чужой не кланяться звезде.
Если враг пополз из Вавилона,
Из-под черных мертвых
пирамид,
Золотая древняя колонна,
Как осенний ливень, прошумит.
Врагов, надо отметить, у Израиля и нынче хватает, плюнуть некуда – и ползут, и плывут, и летать научились, на нашу голову. Не зря у Голкова сказано: «Я к смерти в Израиле ближе/ За то только, что еврей». Горькая и жестокая правда жизни, вулканизация блаженного, казалось бы, обетованного местечка прорывается у поэта проникновенными строчками: «Ислам бессмысленный идет,/ Мелькает полумесяц белый./ И мусульманин оголтелый/ Тротил за пазуху кладет».
Эх, сколько Леты неспешно утекло, лет минуло в тортилловом-то эквиваленте, а Израиль все ныне там, худо-бедно висит на волоске, подвешенный Единым... Светлая дорога до цугундера, викжель пути! Духовные склепы, молвил угрюмо бы Виктор Голков: «Как тучи, чувства отползут,/ Туман желаний растворится./ В холодном зале Страшный суд/ Не страшно, в общем-то, творится».
Вот оно, то самое – аннотация пугает, а нам не страшно! Мрачный пессимизм, пес с ним, измерителем уровня безжизненности! Поэт Голков на самом деле свято верует в новый и сладостный мир, в рукотворную гармонию, где человечьим духом пахнет: «Где когда-то шел Христос,/ Больше нет пустыни./ Гроздья виноградных лоз,/ И озера сини./ Где скрипел сухой песок/ И вилась дорога –/ Лишь шоссе наискосок,/ И не верят в Бога». Ну бог с ними, Ему это не важно, и всем в итоге отвесится по делам, книгам и скрупулам таланта.
Читая же этот сборник, пусть каждый извлечет из строчек свои чаяния и упованья, грусть пополам с печалью и радость на паях со счастьем.
