Мы идем не в чужой монастырь

ПРОДОЛЖАЮЩИЙСЯ кризис, вызванный приходом к власти в Австрии правительства консерваторов и правых радикалов, бросил серьезный вызов перспективам Европейского союза. Конечно, нельзя с симпатией относиться к былым заявлениям лидера австрийской Партии свободы Йорга Хайдера о симпатии к гитлеровской политике трудоустройства и уважении к ветеранам СС как к "людям чести". Но центральная линия скандала пролегает гораздо глубже: во-первых, через проблему свободного доступа небогатых эмигрантов на австрийский рынок труда и вообще в Альпийскую Республику (что неизбежно произойдет, согласно правилам ЕС, после его расширения за счет центральноевропейских стран). Во-вторых, происшедшее затрагивает вопрос о структуре Евросоюза, а также о его духовных основах.

Решения в этой международной организации, все явственнее превращающейся в единые парламент и правительство для 15 стран-членов, принимаются на основе консенсуса. Хайдеровцы, кстати, не раз грозились заблокировать доступ в ЕС новых государств путем наложения вето. Однако сегодня очевидно, что ведущие страны союза - Англия, Франция и Германия - не готовы поступиться своими политико-идеологическими принципами даже перед лицом демократического волеизъявления одной из наций, входящих в ЕС.

Заявления лидеров этих стран, а также руководства Португалии, председательствующей сейчас в Евросоюзе и находившейся в постоянных консультациях с "большой тройкой" по австрийскому вопросу, свидетельствуют: демократия кончается тогда, когда кто-либо сознательно отказывается следовать набору секулярно-гуманистических лозунгов, негласно закрепляемых в качестве общеевропейской идеологии. Ведь главное - не в оценке Гитлера. Гораздо более существенно, что в самом сердце Европы ясно прозвучал и был поддержан электоратом призыв к предпочтению узконациональных интересов идее политической и экономической абсорбции потенциальных членов ЕС через их "просвещение" - даже если таковое будет означать временные экономические и социальные трудности.

Все это становится серьезнейшим уроком для России, которая, похоже, так и не поняла, что наивное стремление "в Европу" нужно сочетать с трезвой оценкой всех плюсов и минусов интеграции - интеграции, кстати, неизбежной, а потому нуждающейся в ответственном, стратегическом подходе.

События в Чечне, отставка Ельцина, приход Путина на вершину российского политического Олимпа и последствия данной перемены опять же для Чечни - все это неизбежно отражается на взаимоотношениях России и Запада, а значит, подогревает дискуссии о мировоззренческих основах их партнерства-конкуренции. Невозможно не согласиться с идеей сближения народов, тем более связанных общими историей и культурой. Однако, на мой взгляд, объединение и "включение", о котором сейчас много говорят, - разные понятия. Интеграция не "в Европу", а собственно Европы - от Атлантики до Владивостока - не может означать отношений "профессор-студент" и тем более "законодатель-исполнитель". Это должна быть улица с двусторонним движением, участники которого имеют одинаковые права. С моей точки зрения, такое восприятие интеграции непременно должно предполагать движение к признанию западной частью Европы всего спектра коллективистских ценностей и интересов как неотъемлемой части континентального мировоззренческого базиса.

Принесение в жертву личных приоритетов ради соборного бытия, оперирующего категориями вечности и глобализма, продолжает быть присуще российскому сознанию. Эта национальная черта переплавила и Петра, и Маркса, и современную вестернизацию, а потому вряд ли исчезнет даже в отдаленной перспективе. Даже экономические реформы стали возможными скорее не в силу "ростков индивидуализма", а вследствие "пережитков социалистического образа мышления". Настоящий почитатель Вебера, наверное, должен был потребовать банкротства государства и введения внешнего управления сразу же после невыплаты бюджетной зарплаты, а уж тем более после отказа власти отвечать по долговым распискам.

Массированная имплантация идеи конечной ценности человека и его интересов, закрепленная в нашей Конституции, все же не привела к рецепции этой идеи как объединяющего начала. Народ откликается на другие знаковые посылы. Об этом, например, свидетельствуют рывок рейтинга Примакова после разворота над Атлантикой и такой же всплеск симпатий к Путину, перехватившему инициативу во время чеченской кампании, которая, кстати, сопровождалась демонстрацией независимости от суждений Запада. Причем выигрывает тот политик, который уходит от языка вербально сформулированных идеологем, программ и концепций, стараясь самовыразиться через яркий поступок, эмоцию, телеобраз. Слово - устное или печатное - уже слишком скомпрометировано, чтобы восприниматься всерьез. Именно поэтому невербальные каналы передачи убеждений и чувств становятся наиболее действенными (не случайно многим запомнилось противопоставление "слов" и "дел" в одной из последних кампаний).

Нам до всего есть дело - и до Балкан, и до Африки, и до Луны. Именно из-за этой "вселенской озабоченности", да и из-за многих чисто исторических причин Россия попросту не способна удовлетвориться в международных отношениях ролью ведомого, второсортного партнера. Участвуя в работе европейских структур, мы не можем отказаться от права решающего голоса, в том числе от возможности говорить и действовать с якобы отживших "коллективистских" позиций.

Совсем недавно страна "на условиях победителя" присоединилась к Совету Европы, пройдя довольно унизительную процедуру переэкзаменовок. Одновременно с Россией практически не посоветовались, когда вытесняли ОБСЕ из реальной европейской власти, перенося в НАТО и Евросоюз центр принятия основных военно-политических решений. В итоге мы вроде бы согласились забыть о наличии ценностей высших, чем бытие индивидуума, и оставили мировоззренческие споры западным коллегам. Однако после Балкан и мирового экономического кризиса неожиданно открылась слабость "единственно верного учения". Мало того, мы вдруг начали понимать: на практике оно разделяется меньшинством населения мира, в лучшем случае "золотым миллиардом", чье хрупкое влияние на остальную планету обусловлено непропорциональным контролем над ее ресурсами и над результатами труда ее населения.

При Примакове - еще в бытность его министром иностранных дел - российское общественное мнение обнаружило, что ценности крайнего индивидуализма фактически отвергаются большинством стран Африки и Азии, Китаем, а в особенности исламским миром (впрочем, события на Северном Кавказе сделали поиск союзников на этом направлении весьма непростым). Теперь же очевидно, что собственно западный избиратель - не только в Австрии - вряд ли готов пожертвовать своими корпоративными достижениями во имя унификации "граждан Европы" перед лицом единой системы макрополитических задач.

Поиск самобытного пути продолжил в своей программной статье "Россия на рубеже тысячелетий" и Владимир Путин, предсказывающий, что "новая российская идея родится как сплав, как органичное соединение универсальных, общечеловеческих ценностей с исконными российскими ценностями, выдержавшими испытание временем". При этом он справедливо признает наличие в общественном сознании элемента патернализма (который я бы, скорее, назвал соборностью).

Однако теперь необходимо облекать стратегические выводы в конкретные дела, стараясь предложить Западу действительно многополярную модель интеграции, как бы это ни было тяжело по экономическим причинам. В упомянутой статье Путин настаивает на важности включения России во Всемирную торговую организацию. Почему бы и нет, однако не стоит игнорировать растущую оппозицию незападных стран политике ВТО - на недавнем "министерском круге" в Сиэтле они жестко заблокировали все инициативы, направленные на расширение компетенции и полномочий этой новосозданной структуры, которая уже успела прославиться своей закрытостью и недемократичностью. Так что вступать в данную организацию, конечно, надо, но со своим пакетом независимых предложений, способных одновременно привлечь поддержку Запада и "третьего мира".

Да, нам не прожить без урегулирования проблемы долга и без внешних инвестиций. Но даже мгновенное преодоление трудностей в этих двух сферах не избавит нас от долгих усилий по созданию качественно новой экономики, усилий, не имеющих прецедента во все времена и у всех народов (близко стоит только послевоенная Германия, которой при всех планах Маршалла понадобилось двадцать лет). Значит, надо настраиваться не на "экономическое чудо", а на два-три десятилетия безрадостной и неблагодарной работы, довести которую до конца немыслимо без гармоничных отношений с Европой и миром. Впрочем, строить такие отношения надо именно с прицелом на возрождение России как одного из реальных центров мировой политики и мировой экономики. До тех пор, когда это произойдет, мы должны сохранять в контактах с Западом дух подлинно равностороннего диалога, в том числе затрагивающего самые основы формируемого миропорядка.