"Власть поняла, что телевидение может все"

- Владимир Владимирович, какую роль в вашей жизни играет ТЭФИ?

- Я очень доволен, что ТЭФИ есть и стремился к тому, чтобы академия была создана. Должно быть что-то, что объединяет, подстегивает все телевизионное сообщество, чтобы была такая премия. А то, что меня избрали президентом академии, наверное, случайность. Это произошло в то время, когда я жил в Америке, вел программы с Филом Донахью, тогда и решили, наверное, меня избрать, чтобы я не мешал. Потом, когда я приехал, меня переизбирали три раза. Видно, я оказался наиболее приемлемым для всех.

- Что нас ожидает в этом году на ТЭФИ? Есть что-то принципиально новое?

- Самое главное, что будет нового в этом году, - это ТЭФИ-регион. Это важно, потому что регионы обращаются к сугубо своему, местному, зрителю, а не ко всей стране.

- Как вы себя чувствуете после конкурса на "шестую кнопку"? Отошли?

- Пожалуй, отошел. Ощущение того, что некий груз с плеч снят. Легче дышать.

- Почему все-таки не "Аврора"?

- Я могу только ответить за себя, да? Я очень давно знаю Павла Петровича (Корчагина. - Прим. ред.), очень ценю его, и структура, которая была предложена, была абсолютно ясной и прозрачной. Но проблема в том, что не была представлена команда журналистов. Ощущение было, что все у них хорошо, кроме одного - нет тех, кто будет делать канал.

- Вы действительно думаете, что к ним не перешли бы журналисты после их победы на конкурсе?

- Может, перешли бы, может, нет. Вот если бы Павел Петрович или кто-то еще сказал о договоренности с какими-то журналистами... А поскольку договоренности такой не было, а Павел Петрович человек честный, он этого не сказал.

- Мне казалось, вы проголосуете за них, как человек, который выступает за общественное телевидение...

- А кто говорит, что я не стал за них голосовать? Я никогда не говорю, как я голосовал, как голосовали другие, это не входит в мои правила... Но позвольте напомнить, что каждый из нас имел право голосовать за стольких кандидатов, сколько хотел.

- Почему все о предрешенности конкурса говорили, как вы думаете?

- Потому что постепенно пошел слух, как я понимаю, что образование "Медиа-социума" - это идея Кремля, и настаивает на том, чтобы была такая конфигурация. Нельзя сказать, что это лишено всякого основания. Другое дело, что члены комиссии Манана Асламазян, Всеволод Вильчек и ваш покорный слуга не стали бы голосовать по указке. И если бы вдруг появилось ощущение, что продавливают, то были бы наши заявления. И то, что их не было, это хороший признак.

- Почему депутатов не допустили?

- Мы проголосовали комиссией по этому вопросу, и большинство было против. Однако могу сказать только от себя, почему я категорически возражал. Представьте себе конкурс Чайковского, обсуждение жюри вопроса, кто лучший пианист. И представьте депутатов, которых бы посадили туда, чтобы жюри не мухлевало. Это же абсурд!

Если вы сидите на конкурсе, то потому, что не доверяете честности комиссии, считаете, что идет мухлеж. Правда? И если вы так считаете, то я вам скажу, что вы лично меня оскорбляете. И, кстати, где вы были два года? Почему тогда не приходили на все заседания? Это значит, что по другим конкурсам можно мухлевать, а по этому нет? Так что ли? Это оскорбительно и неприемлемо! Я сказал, что категорически возражаю против их присутствия. Они разозлились на меня, сказали, что теперь я никакой не демократ... А я демократ. А они дураки. Это все равно, что на закрытом заседании Думы сидел бы какой-нибудь отдельный совет, чтобы проверить, все ли они правильно делают.

- Как изменится телевидение после прихода команды Киселева?

- К лучшему. Повысится градус конкуренции. И хорошо, что это все-таки частное телевидение, не государственное, как ни крути. Даже при наличии Примакова это частное, коммерческое телевидение. И оно будет привлекать к себе, несомненно, более интеллектуальную часть людей.

- Вы сказали, что резонанс на Западе по этому конкурсу будет больше, чем в России. Почему?

- Россияне, как народ, что ли, достаточно безразличны к вопросам свободы слова. В списке приоритетов россиян она стоит во втором или в третьем десятке. Просто люди в чем-то разочаровались и мало еще понимают, насколько это важно. Для них важнее борьба с преступностью, заработки, конечно. А для Запада состояние СМИ, их свобода-несвобода - вещь принципиальная.

Кроме того, это политическая штука, в которую, несомненно, играют. Для Запада то, что произошло на конкурсе, имеет очень большое значение с точки зрения каких-то политических моментов. Хотя на самом деле это, безусловно, имеет значение гораздо большее именно для нашего населения.

- Незадолго до конкурса на "Эхо Москвы" вы пригласили его участников, чтобы поговорить о том, какого телевидения нам не хватает. Почему эти известные телевизионщики не назвали общественное ТВ как то ТВ, которого не хватает России?

- Я могу только сказать, что некоторые говорили, что это нереально сегодня. Москвин сказал, что хочет бизнес, он не сторонник общественного телевидения, Иван Демидов - то же самое. То есть это люди, которые считают, что либо нельзя сегодня делать общественное телевидение, нет условий, либо они не сторонники общественного телевидения.

- Вы лично уверены, что у нас нет условий для создания общественного ТВ?

- Нет, не уверен. Если захотеть по-настоящему, можно это сделать. Население не знает, что это за животное такое "общественное телевидение". Потому агитировать за него очень трудно. Населению нельзя сказать: "Дайте хотя бы рубль", оно не поймет зачем. Нужно готовить общественное мнение. Сейчас добиться того, чтобы из бюджета выделяли условно 50 миллионов долларов на общественное ТВ, но без всякого вмешательства в его работу, невозможно. На это не пойдут, не привыкли. Да у нас и денег таких нет.

- Когда же это произойдет?

- Знаете, среди сильных моих качеств угадывание будущего не числится.

- Почему государство пытается подчинить себе все телевидение? Неужели пары каналов недостаточно?

- Наша власть поняла, что телевидение способно сделать все: избрать президента, провалить кого-то... Ведь именно телевидение сделало Ельцина второй раз в 1996 году. Именно телевидение, по сути дела, убило мэра Москвы с точки зрения кандидата в президенты. Примакова убрало именно телевидение. Телевидение сделало "Единство", телевидение сделало Путина. Что вы хотите? Они понимают, что это мощное оружие и орудие. Они хотят контролировать его, особенно перед выборами. Они его боятся и в то же время хотят иметь возможность им управлять. Это все понятно совершенно. В этом нет ничего противоестественного. Другое дело, должно появиться коммерческое телевидение, которое от них не зависит. И чтобы руководил им такой человек, к кому нельзя было бы придраться - чтобы он ничего не украл, сам бы все заработал...

- Сейчас многие заговорили о том, что после терактов появилась цензура в США...

- Назвать это цензурой в нашем старом понимании (что появилась какая-то специальная организация) нельзя. Но то, что всю информацию по Афганистану можно получить только через военных, а любой критический взгляд появляется с большим трудом, о чем говорят сами американские журналисты, - это правда. Воспользовавшись страхом перед терроризмом, на самом деле сторонники ограничения свободы слова очень активно вмешались в этот процесс.

- Это оправданно в такой ситуации?

- Никогда это не оправданно. Это неизбежно, потому что власть всегда так действует. И в этом главное противоречие между властью, которая хочет контролировать информацию, и СМИ.

- Мы все хорошо помним, как вы приезжали на эфир НТВ во время известных событий и говорили о том, что не хотелось этого делать, но потом вам подумалось, что не приехать не можете. Это свидетельство вражды между разными журналистами?

- Нет. В любой стране, если вы работаете на каком-то канале, есть понятие патриотизма своего канала. И если у вас есть какая-то эксклюзивная новость, вы даете ее своему каналу. Это нормальная конкуренция. Но в данном случае я счел, что это событие такого масштаба, и позвал меня первым НТВ, я поехал. В данной ситуации для меня не было каналов, был российский зритель. Мне было все равно, где выступать.

- Почему вы на Первом?

- Я не на Первом. У меня нет ни кабинета, ни секретаря. Я приезжаю туда, делаю программу и уезжаю. Меня не могут вызвать на ковер. Я не работаю на ОРТ, я не член этой организации. Просто Первый канал покупает мою программу, которая производится в студии Татьяны Фониной.

- Да, но все-таки программа выходит именно на ОРТ.

- Я счастлив. Это значит, что у меня самое большое количество зрителей. И мне хочется, чтобы зритель видел мою программу. И потом, какой у меня выбор? У меня ОРТ - и что? РТР? Спасибо большое. Я себе сказал давно, что никогда не буду работать на государственном канале.

- А НТВ?

- А НТВ это что такое? НТВ - это вообще непонятно, что такое. Это такой вроде бы негосударственный канал, который контролируется "Газпром-медиа", который на самом деле является государственной структурой. То, что подает НТВ, это такое блюдо без приправ. Там ничего нет: ни сладкого, ни острого, ни горького, никакого. Я имею в виду НТВ имени господина Йордана. Работать с Гусинским мне было бы очень трудно. Я не люблю их, этих олигархов. Они взбалмошные и считают, что раз у них много денег, то у них на все есть право. Но я почти начал работать на старом НТВ, но не стал, потому что произошло то, что произошло. Мы уже договорились, какую программу я буду делать. Все-таки, несмотря на Гусинского, мне это было симпатично.

- Знаете, меня очень зацепило одно интервью, в котором вы говорили о том, что перестали врать, только когда распался Советский Союз...

- Чуть раньше. Я перестал врать, когда я вышел из партии и фактически перестал быть пропагандистом. Я говорю "перестал врать" в том смысле, что я перестал работать в пропаганде. Пропаганда - это ложь. Это выпячивание того, что тебе выгодно, и умалчивание того, что тебе невыгодно. Я считал, что я делал благое и святое дело, потому что я верил. Я верил в социализм. Я был готов на это идти. Когда я понял, что это все неправда, вранье, я сказал себе: "Все".

- А сейчас журналистам много врать приходится?

- Во всяком случае, никакого сравнения с тем, что было, нет. Можно и не врать. Все же есть возможность уйти от одного, прийти к другому. Я помню, в свое время я возвращался каждый раз из отпуска с холодком в животе, потому что я боялся того, что сказал что-то не то. Был постоянный страх. Мы жили в постоянном страхе. Сейчас это не так.

- Какие сложности возникают при создании программы?

- Никаких. Единственная - когда не хочет кто-то прийти на передачу. Зюганова я раз десять приглашал. Не пришел ни разу.

- Боится?

- А чего бояться? Ведь я никого не давлю, я просто задаю вопросы. Наши правители вообще плохо понимают, что если их зовут на телевидение, то надо туда бежать! Это мощная возможность высказать свою точку зрения. Вот это единственная, техническая, что ли, сложность - получить какого-то значимого человека для того, чтобы обсудить важную тему. Положа руку на сердце - никакого давления на меня. Ведь я же не разрушитель, я считаю, что я - конструктивный человек. Другое дело, я не стану хвалить то, что плохо. Я скажу, что это плохо ради того, чтобы найти вариант того, что с этим делать. Я знаю, что в правительстве, вокруг президента есть такие люди, которые меня не любят, скажем так. Среди военных есть. Но это нормально, слава богу, потому что если у тебя нет врагов... Я всегда вспоминаю слова Сирано де Бержерака: "Под взглядами врагов я хожу прямее".

- Кто ваш зритель? Каким вы его видите?

- Я работаю для российского зрителя, сколько бы его ни было. Я помогаю ему понять, что происходит, понять, почему это событие важно, чем это событие его касается, понять, что есть разные точки зрения. Я помогаю ему думать, настроить на то, чтобы он задумался. Понять, что он не может критиковать все вокруг, если сам ничего не делает, если он не занимает гражданскую позицию, если он не голосует, тогда его критика не имеет права на существование. Я пытаюсь, если хотите, если говорить громко, участвовать в создании гражданского государства. За полтора года существования программы "Времена" я почувствовал, даже неудобно об этом говорить, такую поддержку, такую любовь российского населения... Наверное, это свидетельствует о том, что то, что я говорю, не чуждо - значит, я не чужой дядя, который говорит что-то непонятное. Я никогда не забуду, как я как-то приехал в Екатеринбург. Была зима, шел мокрый снег, а я был без шапки. И какой-то гражданин, совсем не новый русский, обычный такой человек, подошел ко мне, снял свою ушанку и сказал: "Оденьте, а то простудитесь". Никакая медаль, орден рядом с этим не идут. Это искреннее отношение доказывает, что люди понимают, что я хочу сделать, что я не вру, что не отрабатываю номер, что меня очень многое беспокоит.