Мифы и рифы "особого пути"

Баян был гусляр и сказитель, особых путей вдохновитель... Виктор Васнецов. Баян. 1910. Русский музей

На вопросы ответственного редактора «НГ-сценариев» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает известный культуролог, доктор философских наук, профессор РГГУ Игорь ЯКОВЕНКО.

– Игорь Григорьевич, один аналитик с иронией назвал замеченные всеми перемены в российской политике «брутализацией власти». А если серьезно, энергичные решения последних двух лет носят системный, стратегический или какой-то иной характер?

– Разумеется, ситуация после 2014 года не тождественна тому, что было раньше. События в Украине, Крыму, гибридная война в Донбассе – все это вызвало по отношению к России встречный радикализм. Бесспорно, картина приятия и неприятия действий России резко изменилась. Похоже, российская народная мудрость: «Станут нас бояться – будут уважать» стала проверяться в условиях жесткого противостояния, и не только политического. Естественно, изменилась и атмосфера внутри страны. А что касается «брутализации», то мне она видится производной от того, что произошло. Или осознанной демонстрацией того, как надо вести себя в сложившейся ситуации, какой именно стиль поведения будет наиболее поучителен и эффективен.

– А тут нет определенного заимствования, вытекающего из характерных оговорок некоторых политиков: раз американцам так делать можно, то почему нам нельзя?

– Все правильно. Россия сегодня заявляет претензию на некое новое место и на новую роль в нынешней политической реальности. Такой претензии не было ни семь, ни десять лет назад. И, как я понимаю нашего президента, связано это с тем, что пришла пора говорить с Западом, а точнее, с США о разделе сфер влияния. Однако громкие сигналы о том, что надо бы уже поменять иерархию сфер влияния, пока не находят должного понимания на Западе.

– На ваш взгляд, почему?

– Запад не считает нашу политику ни правовой, ни легитимной. А главное, там видят итоги распада Советского Союза и сегодняшнее положение России в мире совсем иначе, чем это представляется политической элите в Москве.

Когда представители нашей элиты лет пять-семь назад говорили, что Россия – великая сырьевая держава, далеко не все из самих говорящих замечали юмористический подтекст этого определения.

С российским величием все вообще обстоит сложно. Мы, безусловно,  большая страна с одной из самых крупных в мире армий, есть еще немало того, чем можно гордиться. Но Россия – это заведомо не Советский Союз и не сверхдержава. Для того чтобы таковой быть, надо как минимум обладать самодостаточной экономикой и исходить из того, что понятие сверхдержавы включает в себя соответствующий уровень жизни на всей территории страны.

Примерно с 2000 года в Москве и других миллионниках сложилось общество потребления, и это огромное достижение. Легитимность высшей власти, ее рейтинг сложился не на победах во второй чеченской войне, он держится на осознании и оценке этого свершения. Надо только помнить, что прорыв России в общество потребления был задан, во-первых, завершением сложной и болезненной перестройки экономики и, во-вторых, благоприятной ценовой конъюнктурой на рынке энергоносителей. Новая предметная среда, товары, услуги, все то, что составляет образ жизни среднего класса, существует постольку, поскольку страна располагает валютой. Мы не производим большую часть того, что потребляем. А валюта получается от основного продукта экспорта «сверхдержавы» – энергоносителей. Кроме того, миллионники (а их 15) в сумме составляют четверть населения страны. Остальные три четверти живут либо скромнее, либо существенно скромнее.

В позапрошлом веке можно было гордиться размером территории или самой большой армией. Сейчас мир впечатляет прежде всего экономика, которая возникает из совсем иных составляющих. Это наука, образование, высокие технологии, развитая социальная инфраструктура. Это и многое другое отражает способность современной страны к динамичному развитию.

– Вы думаете, те, кто принимает решения, этого не осознают?

– А тут любой из двух вариантов ответа ничего не меняет. Я скорее склоняюсь к тому, что их видение ситуации далеко от реальности. Когда-то это могло быть личной драмой, а сейчас подобный эскапизм просто опасен.

Если вы помните, Советский Союз распадался, в силу системного кризиса, по массе оснований. Причем один из значимых факторов – проигранная холодная война.

Мы терпели поражение в экономико-технологической гонке, причем для населения это выражалось в падении жизненного уровня. У нашей страны не хватало сил и ресурсов поддерживать в должной форме военные и экономические структуры стран Варшавского договора. Но главное – СССР проигрывал технологическую гонку. Советский технологический комплекс создавался как самодостаточный. То немногое, чего мы делать не умели, приходилось доставать на Западе через третьи страны – компьютеры, чипы, всевозможные электронные блоки.

Однако со временем список этот все более расширялся. А технологический уровень нашей техники (прежде всего военной, но не только) откровенно отставал от продукции лидеров Запада. Мы проиграли гонку в мире высоких технологий. Это сказывалось на боевых качествах военной техники. Качественное отставание приходилось компенсировать количеством – тех же танков.

Есть такое понятие «технологический уклад», оно характеризует сопряженные производства, имеющие один технологический уровень и синхронное развитие. Причем смена укладов происходит довольно редко, и это – полноценная технологическая революция. Так вот, Запад примерно с 1970 года переходит к пятому технологическому укладу, а мы застряли на четвертом. Иными словами, нашему отставанию больше 40 лет.

С распадом единой страны рассыпался и единый научно-технологический комплекс. А в последние 25 лет, уже в РФ, практически «схлопнулись» целые отрасли техники, прежде всего потому, что упал тот уровень финансирования, какой могла себе позволить сверхдержава. К этому добавились «реформы» РАН, всех уровней образования, здравоохранения... Дальнейшее известно.

В последнее время в отечественных СМИ появляются сообщения и комментарии о том, что Россия создала такие военные технологии и современные вооружения, противостоять которым американцы будут не в силах. Большинство таких заявлений проверить нельзя, поскольку они защищены военной тайной.

«Не жизнь, а сплошное братство...» Фото Геннадия Михеева/PhotoXPress.ru

Такую возможность – я имею в виду появление супероружия – можно допустить. Но у меня возникает вопрос: как при общем технологическом отставании, при тотальном недофинансировании науки и техники в течение десятилетий Россия смогла обеспечить какой-бы то ни было прорыв?

– Может быть, это пришло к нам благодаря усилиям разведки? 

– Вообще-то промышленный шпионаж можно отнести к одной из древнейших профессий. Добыть можно все что угодно. Но как начать производить – этого я не понимаю. Оборонный комплекс представляет собой часть общего технологического, научно-интеллектуального целого. И если у нас в той же медицине лучшее оборудование в массе своей импортное, качественные препараты и лекарства – опять же завезенные из развитых стран, то откуда взяться военной продукции, опережающей по уровню эффективности ведущие страны мира?

Боюсь, что сообщения об успехах нашей обороны – это заклинания для поднятия национального духа. Для того чтобы выйти на прорывы, надо начать с реформы образования, науки, технологического комплекса. А это работа лет на 20, не отвлекаясь на олимпиады, чемпионаты и эффектные внешнеполитические инициативы.

– Тут действительно не знаешь, с чего начать...

– Все это много раз говорено и переговорено. Скажу только тем, кого пугает рыночная экономика, независимые суды и СМИ, политическая конкуренция и демократические свободы: возвращение в советский проект для новой России будет убийственным. Вспомните, что даже РСФСР была больше, мощнее нынешней страны. Но и она проиграла.

– Модернизация требует модернизаторов. Разве они у нас есть?

– Есть, хотя и немного. За эти годы многие вынуждены были уехать. И даже не из-за социальных неустройств, а потому, что не нашли возможности для применения своего потенциала. Не востребованного своей страной профессионала преступно упрекать в отсутствии патриотизма.

Те же светлые головы, что пока еще работают здесь, часто страдают от того, что к их экспертным мнениям не хотят прислушиваться. Уровень герметичности власти по отношению к вменяемым суждениям гораздо выше, чем по отношению к комплиментам. Поощряются дискуссии в формате «Изборского клуба». То есть внимают тем, кто ратует за консервацию, «особый путь» и прочее.

В таком раскладе нет ничего нового. Из прошлого хорошо известно, что это типичное поведение любой власти в условиях кризисов и исторических тупиков.

– Но какие у нас могут быть тупики при такой консолидации масс?

– Да, мы видим сокрушительные данные социологических опросов. Большая часть населения, как правило, традиционного и информационно зависимого от телевизора, склонного к конформистскому поведению, испытывает прилив удовлетворения. Поскольку нынешняя политика настраивает общественную память на то время, когда мы были великими, непобедимыми, когда нас боялись, а значит – уважали... Так что консолидация широкого слоя поддержки, безусловно, произошла.

Но наряду с этим есть и противоположный, узкий слой. Он более образован, модернизирован, компетентен. Люди этого слоя понимают мир и направление его движения. Вот эти две разновеликие платформы демонстрируют если не раскол, то существующее противоречие. В создании такой ситуации большую роль сыграл проект «Крымнаш».

– Это событие могло внушить российскому патриотическому сознанию уверенность в том, что теперь мы еще не то сможем?

– Безусловно, такая опасная уверенность появилась. И было бы странно, если бы власть на это не рассчитывала. Но есть и другой аспект этого события. Хотим мы этого или нет, но к заслуге советского этапа нашей истории можно отнести такую мифологему, как «братские народы». Суть ее в том, что русские, украинцы и белорусы – братские славянские народы. Эта мантра повторялась несчетно и вошла в сознание советских людей как безусловная истина. Так вот история с Крымом, а за ней война на юго-востоке Украины полностью разрушили миф о двух «братских народах».

Я не склонен к оптимизму тех, кто считает – пройдет время, и все вернется к тому согласию, что нам предначертано славянской историей. Мы пока лишь получили некое приращение территории, которое в основном не признается легитимным многими странами. Нам в отличие от оппонентов кажется правомерным самопровозглашение независимости двумя регионами на юго-востоке Украины. Киев же имеет на этот счет свою твердую позицию.

Можно ли такую реальность назвать победой, установлением мира и стабильности? Оправдывает ли цель средства, утраты, потери?

Так чем же тогда гордиться?

А иллюзии возникают от того, что не хотим понимать и принимать те процессы, которые произошли на постсоветском пространстве за последние 25 лет. В двух словах суть этих процессов в том, что страны, возникшие в 1992 году, сформировались и в массе своей прибиваются к новым центрам сил. Исключение составляет, может быть, Белоруссия.

Скажем, Азербайджан, как тюркоязычная страна, с одной стороны, ориентируется на Европу, а с другой – на Турцию. Казахстан развивается чрезвычайно динамично и как раз за счет искусного построения отношений сотрудничества с разными государствами Востока и Запада, привлекает иностранный капитал, посылает своих управленцев на несколько лет работать в западных фирмах, после чего они возглавляют различные национальные структуры.

– Во всех этих сюжетах с Крымом и Украиной то и дело возникал проект «Русский мир», который, как я понял, коснется как дальнего, так и ближнего зарубежья. И его цель – некое собирание русских вокруг российского ядра. Причем не по этническому признаку, а по языку, культуре, самоидентификации...

– Я не вполне понимаю, в каком смысле такой «мир» можно собрать. В каждой из бывших союзных республик вычленить территории, где подавляющее большинство населения было бы русское? Или вывозить русских со всех стран и обустраивать их в самой России? Как это можно сделать практически, также трудно представить.

Программа переселения в Россию из СНГ уже принималась, но что из этого получилось, мы не знаем. Если был успех, об этом было бы поведано ярко и громко. И потом, надо осознавать, что это все проблемы геополитического порядка, где нужны колоссальные усилия и ресурсы. Наконец, требуется главное – желание людей влиться в подобный проект.

– Вы как культуролог много занимаетесь жизнью и развитием цивилизаций. Современная геополитика, глобализация – как они влияют на цивилизационную картину мира?

– Это влияние, безусловно, происходит. Но тут есть одна особенность. Человек в культуре никогда не бывает абсолютно адекватен наступившей реальности. Он всегда несколько запаздывает в своем понимании, в своей психологии, в других реакциях на перемены. Но чем общество динамичнее, тем скорее оно находит ответы на вызовы времени. И чем более консервативно, тем драматичнее и даже трагичнее возможные изменения.

Разумеется, мир развивается, и прежде всего качественно. Но когда к этому меняющемуся миру прикладывают лекала вековой давности и строят по этим чертежам будущее, ничего хорошего получиться не может.

– Но в развитии мира есть свои, порой жуткие, парадоксы. Высочайшие технологии, экономика знаний, полеты к другим планетам. И на этом фоне – запрещенное в России «Исламское государство». Террористы, фанатики, носители средневекового сознания, разрушители культуры... Мало того, в их ряды вливаются образованные люди. Как это понять?

– Дело в том, что когда в мире начинает происходить качественный скачок, тут же поднимаются носители старого исторического качества, цель которых – снести все новое и продолжить жить по-прежнему. Для них традиция священна. Умберто Эко прав, когда напоминает нам, что один из базовых признаков фашизма – опора на традицию.

Напомните мне, например, каковы были успехи товарища Пол Пота? Силы, вступающие на бой с новым, могут выиграть в тактическом горизонте, а затем следует катастрофа. В итоге они всегда проигрывают.

– Но на этот раз силы вооружены всем новым – оружием, связью, Интернетом. Их территория, по сути, неопределима. Мы знаем только, что они сейчас в Сирии...

– Да, это особенности сетевой структуры. Ее разрабатывали сильные тактики, айтишники, пиарщики. Но дело в том, что они используют технологии, созданные на Западе. А те, кто собирается победить противника его оружием, стратегически обречены. Об этом свидетельствует история. Завтра против них будет использовано более новое средство борьбы.

– Это понятно, но пока не утешает.

– Понимаю. ИГ – это, несомненно, вызов современному миру. Его появление было неизбежным. Оно случилось в силу того, что исламский мир вступил в эпоху модернизационной трансформации.

Посмотрим на Турцию. Добрая половина населения страны достаточно модернизирована и стремится жить в системе светских ценностей. А другая половина этих изменений не признает и ориентирована на традицию. Но, как бы сложна ни была эта историческая коллизия, со времен Ататюрка развитие страны идет в тренде вестернизирующейся модернизации.

Наряду с этим в исламском мире есть регионы, большая часть населения которых готова скорее умереть, чем принять сегодняшний мир. Именно они в большинстве оказываются в террористических организациях.

Кстати, история «Исламского государства» имеет и близкие нам аналогии.

Когда в России развернулась фронтальная модернизация православного застойного общества, к власти пришли большевики. В итоге восторжествовала идея коммунизма, и русский народ, положил три поколения на реализацию этой утопии. В нее поверили миллионы людей. За нее умирали сторонники, и за нее убивали противников.

Замечу, что фашизм не обладает такой живучестью. Об этом мы знаем из истории ХХ века: Фашистские общества либо через 15–20 лет гибнут в военно-политической катастрофе, либо, как Испания и Португалия, примерно через 40 лет превращаются в нормальные буржуазные демократии.

– Сегодня для России существует опасность подобной болезни?

– Нынешнее состояние российского общества весьма критическое, особенно в связи с событиями последних двух лет. Как показывает история, консолидация народных масс часто бывает иллюзорной. Усердная работа над единомыслием вкупе с борьбой против отступников может удивить нас совершенно неожиданными результатами.

«И это та половина дела, которая – хорошее начало?» Фото РИА Новости

Нельзя забывать о том, что в стране существует огромное число застарелых и нерешаемых экономических, политических, социальных, межнациональных и других проблем. Есть регионы с самым разным уровнем стабильности или напряженности. В некоторых субъектах федеральная власть поддерживает спокойствие финансовыми вливаниями. Но ресурсы конечны, особенно в пору кризиса. Поэтому в каком месте может произойти сбой или взрыв – угадывать будет все труднее.

На это накладываются и процессы, происходящие в той же Европе, где сейчас озабочены не только беженцами, страшными вылазками исламских террористов, но и тем, как уменьшить энергоемкость производств, найти альтернативные источники энергии, – то есть стать максимально независимыми от нефти и газа России.

– Вы упомянули о беженцах. Насколько нынешний прилив мигрантов может повлиять на то, что мы называем европейской цивилизацией?

– Два миллиона беженцев не могут уничтожить Европу, хотя она сегодня и переживает глубочайший кризис, который вызван многими факторами. Например, тем, что Европа 70 лет не воевала. Или тем, что в середине 60-х там возникло общество потребления, которое неизбежно расслабляет социальный организм, лишает его энергетики. Спокойная, сытая жизнь вожделенна нормальным человеком. Но если несколько поколений живет вдали от витальных опасностей и страданий, снижается волевой импульс, растет наркомания, резко вырастает число людей страдающих избыточной полнотой, растет объем людей, вовлеченных в гомосексуальные практики. Вопреки мощнейшим и застарелым иллюзиям человек не создан для безоблачного бытия и счастья.

Растерянность связана еще и с тем, что после распада колониальной системы в Европе сложился комплекс вины за колониальное прошлое. И все обстоятельства вносят смятение в умы политиков сегодня, в 2015 году.

Пиковым результатом моральных терзаний некоторых видных европейцев было предложение принести извинения арабам за средневековые крестовые походы. Вы слышали где-нибудь, чтобы арабы извинялись за завоевание большей части Византии и Испании? А турки – за многовековую войну с Европой, которую им так и не удалось захватить?

Комплекс вины лишает воли к сопротивлению, а это опасно.

Возвращаясь к беженцам, добавлю, эксперты считают: ассимиляция прибывших в Европу займет как минимум 15–20 лет. Но уже сегодня эти процессы оживили энергию многих национально мыслящих политиков консервативного толка. И этот процесс тоже отвечает на ваш вопрос о влиянии нынешних событий на европейскую цивилизацию.

Реакция восточноевропейских стран ЕС оказалась более жесткой: множатся отказы принимать беженцев, укрепляются границы, делаются попытки возведения резерваций для нахлынувших «гостей».

Наибольшую сопротивляемость проявило венгерское общество, национальный характер которого выковывался еще в составе Австро-Венгрии, и это, как говорится, сказалось.

Но при разных подходах к проблеме каждая из европейских стран – это еще и часть ЕС, который переживает сейчас серьезнейшую проверку на живучесть самой идеи такого сосуществования.

Я хочу сказать еще одну важную вещь. Когда в обществе возникает критическое для него количество людей, которые реализуют паразитическую стратегию жизни, то тревожные разговоры о национализме, шовинизме, расизме европейцев теряют свою убедительность, потому что причины кризиса находятся во властных институтах, не способных привести страну к динамичному развитию с учетом проблем, пришедших извне.

– А что для Европы будем в ближайшие годы представлять мы? Есть ли надежда на обратимость в наших с ней отношениях?

– Сейчас это невозможно прогнозировать, потому что текущие процессы зависят от множества факторов. Вы знаете, что будет с Россией через пять лет? Вот и я не знаю. Но зато могу напомнить, что нам подсказывает русская история. Она совершенно однозначно формулирует следующее: любой правитель, что бы он ни делал, не имеет права проигрывать.

Когда неожиданно умер император Николай I, на следующий день по Петербургу пошел слух: «Царь отравился». Я не знаю, было это самоубийство или нет, однако смерть эта случилась после проигранной Крымской кампании.

При Александре II произошла Русско-турецкая война 1877–1878 годов. Согласно решениям Берлинского конгресса, значительные территории, отвоеванные русской армией у турок, были возвращены Турции, а часть отошла Австро-Венгрии. Российская общественность оценила это событие как крупное политическое поражение России. Образованное общество отвернулось от царя. Террористическая организация «Народная воля» развернула настоящую охоту на Александра II. Царь был убит в 1881 году на фоне своих неудач.

Результатом Русско-японской войны, как известно, стала первая русская революция 1905–1907 годов. А Первая мировая война закончилась для России февралем, а затем октябрем 1917 года. И дело тут не в личных качествах тех или иных правителей. Это касается ожиданий традиционно ориентированного общества.

– То есть консервативной его части?

– Не просто консервативной, а полагающей, что любая власть сакральна и дана правителю свыше. Поэтому он не может проигрывать ни при каких обстоятельствах.

– А вы могли бы назвать основные характеристики, черты или признаки именно российской цивилизации?

– Российской цивилизации в ее устойчивом состоянии присуще тяготение к моноидеологии. Это может быть доминирующее надо всем православие или коммунистическая доктрина, реализуемая через государственную идеологию. В любом случае все остальные идейные течения или запрещены, или маргинализированы так, что не представляют ни опасности, ни конкуренции.

В периоды революционных переходов наступает время либеральной расхлябанности, власть неустойчива, общество в брожении. Тогда может возникнуть какие-то подобие оппозиции. Но потом все успокаивается, и властная пирамида восстанавливается.

Российской цивилизации исторически присущ экстенсивный способ существования и развития. Россия развивается за счет охвата новых ресурсов – территориальных, материальных, людских. Есть такое понятие «внутренняя колонизация» – это заселение и хозяйственное освоение пустых территорий внутри страны. Во Франции внутренняя колонизация завершилась в XIV веке. В России – в середине ХХ века. Помните – «освоение целинных и залежных земель».

А интенсивный путь развития требует повышения объемов продукции и улучшения качества при использовании константных ресурсов. Этого у нас не получается.

Еще один характерный признак: у нас не приживаются демократические институты и демократические процедуры. Честные выборы, разделение властей, независимость СМИ провозглашаются и символически присутствуют, но в реальности все замещается муляжами. Эту закономерность подтверждает русская история начиная с реформ Александра II.

Россия отличается тягой к изоляционизму. Не то чтобы она от всех отгораживалась, просто всегда видит себя отдельным миром. Причем равновеликим всему остальному миру.

– Это не может быть комплексом неполноценности с вытекающей из него всегда манией величия?

– Скорее это такая органика. К примеру, хорватское общество осознает себя частью славянского мира. Одновременно – частью католической ойкумены. Хорваты принадлежат к наследникам Австро-Венгерской империи и входят в эту историко-культурную общность. Наконец, хорваты принадлежат общности средиземноморских народов. То есть круг общностей, куда входит Хорватия и где позиционируют себя ее граждане, обширен и разнообразен.

Россия же мыслит себя отдельным миром, равновеликим всему остальному миру. Как минимум это идет от инока Филофея, от идеи «Москва – Третий Рим» и основывается на противопоставлении православного мира «протестантско-католической ереси». Об этой особости русская художественная культура и политическая мысль говорили с 30-х годов XIX века. Показательно, что после большевистской революции все это повторилось в совершенно иной идеологической оболочке.

Когда Александр III говорил, что у России есть всего два союзника – армия и флот, он не шутил, а формулировал устойчивое российское представление о мире.

Еще одна традиционная черта России: власть в ней всегда стягивается к одному человеку и персонифицируется в нем. Он может называться по-разному: царь, вождь, генсек, президент. В любом случае это власть не институтов, а персоны. Вспомним, Николай II до конца стоял на утверждении принципа самодержавной монархии. Для него это была религиозная ценность. Ради нее он положил не только свою жизнь, но и жизнь своей семьи.

В России исторически отсутствует институт частной собственности. Может быть условное владение, держание согласно воле правительства. А неприкосновенная частная собственность, которая составляет одно из важнейших завоеваний мировой цивилизации, отсутствует. Его всегда заменяла такая категория, как власть-собственность. Если человек при власти, то он на это время собственник, часто богатый. Лишился статуса – теряет многое, а может потерять все. В некотором смысле это ключевая проблема. Но это уже отдельная, сложная и актуальная тема.