Как уцелел режим Пятой республики

Париж в мае 1968 года.

МОЯ КОМАНДИРОВКА в качестве советника посольства СССР во Франции приближалась к завершению. Уже была определена дата отъезда - 5 июня 1968 г. На прощание мне была дана возможность совершить по приглашению общества "Франция-СССР" поездку по долине реки Луары с заездом в знаменитый центр фарфорового производства Франции Лимож. Находясь там, я услышал сообщение по радио о том, что в университете Нантера - пригорода Парижа - вспыхнули студенческие волнения. Оттуда они быстро перекинулись в Сорбонну. Тон задавали экстремистские левацкие организации, последователи модной тогда философии Маркузе. Столкновения студентов и полиции носили ожесточенный характер, в них участвовали тысячи людей. Радио говорило о сотнях раненых. Полиция вошла в Сорбонну, что еще больше накалило обстановку: такого вроде бы не было даже в период фашистской оккупации. Требования протестующих поначалу касались университетских свобод, реформы университетского образования. Превалировали при этом лозунги разрушительного характера.

	Шарль де Голль.

События оказались полной неожиданностью для французского правительства. Они стремительно нарастали и быстро оказались в фокусе политической жизни страны. Вместе с тем в бурном потоке заполнившей телеэкраны, радиоволны и газетные полосы информации было трудно выделить то, что помогло бы понять природу происходящего, а тем более спрогнозировать, что произойдет дальше.

Я поспешил вернуться в Париж. Сотрудники посольства были заняты отслеживанием обстановки. Каждый день во внеочередном порядке в Центр уходили шифровки. В своих действиях посольство, разумеется, проявляло предельную осторожность, чтобы не дать повода для обвинений в нашей причастности к происходящему. Вместе с тем, чтобы лучше почувствовать пульс событий, я решил отправиться в Латинский квартал. Поехал с женой. На подъезде к месту событий полицейский, увидев дипломатический номер на нашей машине, остановил нас и стал давать заботливые советы, где было бы безопаснее припарковать ее.

Потом он показал на выгружавшихся поблизости из фургонов жандармов и предупредил, что через несколько минут в то место, где мы разговаривали, могут полететь гранаты со слезоточивым газом.

- Держитесь правее, там будет спокойнее.

Мы поблагодарили.

Весь район вокруг напоминал восставший город. Во многих местах мостовая была разворочена. Брусчатка в Париже по размерам меньше нашей и поэтому использовалась студентами как для баррикад, так и в качестве снарядов против полицейских. То в одном, то в другом месте возникали схватки. Полицейские образовывали живые стенки. Со щитами, в касках и противогазах, они теснили студентов, швыряя в них слезоточивые гранаты, молотя резиновыми дубинками. Толпы студентов все время перемещались. Смельчаки вырывались вперед, чтобы запустить один-два булыжника в служителей порядка, потом опять возвращались в толпу. Повсюду были перевернутые или сожженные машины, поваленные деревья, разбитые витрины магазинов.

Захваченный студентами театр Одеон - котел возмущения. Вокруг него плотная толпа - не пробиться. Вдруг один из дюжих парней обращает внимание на мою жену и громко восклицает: "Дорогу женщине! Расступитесь!"

Толпа приходит в движение, образуется узкий проход, жене любезно протягивают руку. За ней, пользуясь неистребимой французской галантностью, протискиваюсь и я. В фойе на первом этаже разложена огромная палатка - там складывают приношения протестующим. Палатка завалена фруктами, овощами, сырами, хлебом вперемежку с какими-то ящиками, носильными вещами - целая гора. В зрительном зале идет бесконечный митинг. Поднимаемся в ложу - там мы все-таки не в самом водовороте и обзор побольше. На сцене табуретка и некто, пытающийся играть роль председателя, с минимальной претензией: он всего лишь хочет, чтобы говорили не все сразу. Партер переполнен молодежью, все в постоянном движении. Выступления - скорее набор выкриков: все прогнило, все надо смести, потом разберемся, что делать дальше.

Но вот начинается атака на председательствующего.

- Что это за демократия, когда кто-то присваивает себе право давать или не давать слово?

- Такая свобода нам больше не нужна!

- Долой председателя!

Тот пробует что-то объяснить. Его слова тонут в сплошном крике.

- Доло-о-о-ой!!! - протяженно гудит зал.

Смущенный председатель покидает сцену, унося с собой табуретку, и митинг разгорается с новой силой.

Мы отправляемся дальше, в Сорбонну. Ее двор похож на бивуак, где собрались маоисты, троцкисты, анархисты и прочие. Экстравагантность самоподачи - важный атрибут протеста. Она проявляется и в музыке, и в политической символике. Флаги красно-черные, черно-белые с черепом и скрещенными костями, молодые люди босиком, но с розами на майках - все весьма красочно. Тут же, забыв о революции, целуются влюбленные...

Волнения перекинулись на другие города, стали детонатором выступлений трудящихся. 13 мая Всеобщая конфедерация трудящихся (ВКТ) и другие профобъединения объявили 24-часовую забастовку. В ней участвовали более полумиллиона человек. Требования - социально-экономические. 19 мая бастовали уже около двух миллионов, 22 мая - 8 миллионов. Начался стихийный захват заводов. Жизнь страны была серьезно нарушена, в Париже из-за отсутствия бензина остановился транспорт, людей перевозили в кузовах армейских грузовиков.

24 мая де Голль выступил по радио и телевидению, чтобы повлиять на события, и потерпел неудачу. Движение протеста только усилилось. Теперь это уже не только студенты. Это почти вся Франция.

Студенческий протест оказался запалом для протеста всеобщего. Накапливавшиеся долгое время проблемы выплеснулись на поверхность. Быть может, во Франции IV Республики они разрешались бы по мере возникновения, но во времена V Республики при таком руководителе, как де Голль, у которого вкуса к социальной проблематике не было, а авторитет в стране был высоким, видимость внешнего благополучия обманывала всех, в том числе правительство и президента. А когда перестала обманывать, кризис приобрел остро политический характер.

28 мая мой хороший знакомый - член руководства правящей деголлевской партии Лео Амон (позже он войдет в состав правительства) срочно пригласил меня на завтрак. Тема - происходящие события. Он дал хорошо продуманный анализ обстановки с четкими выводами.

До 27 мая, сказал он, обстановка была сложной, тяжелой для правительства, однако не угрожавшей самому деголлевскому режиму и де Голлю лично. На волне широкого забастовочного движения ВКТ (за которой, по убеждению Амона, стояла Компартия) предъявила правительству очень высокие требования, но в то же время ВКТ вступила в переговоры с правительством и вела их жестко, но конструктивно. Это давало основания считать, что ВКТ и ФКП стремятся к достижению своих целей без свержения де Голля.

Однако после 27 мая положение радикально изменилось. Бастующие рабочие отвергли договоренность, достигнутую между профсоюзами и правительством. Каков может быть поворот дел? Далее собеседник говорит, чеканя слова:

- Нынешняя ситуация в какой-то степени напоминает ту, которая существовала в России в предоктябрьский период 1917 года. Однако сейчас международная обстановка иная: существует НАТО.

Мой собеседник сделал паузу.

В договоре о создании Североатлантического пакта действительно имеется статья, предусматривающая вмешательство альянса в случае дестабилизации внутриполитического положения в одном из государств-участников. Выйдя из военной организации НАТО, Франция осталась, однако, участницей политического договора об образовании Североатлантического союза. Но не в этом дело. Слова Амона - показатель серьезности обстановки в стране, того, как ее оценивает руководство Франции.

Далее Амон говорил, что одним из вариантов разрешения кризиса мог бы стать уход деголлевского правительства, возглавлявшегося Жоржем Помпиду, с созданием правительства новой политической ориентации либо с участием коммунистов - хотя условия для этого, по его мнению, не созрели, - либо без них. Он оценивает такой путь как опасный, ведущий, в частности, к пересмотру не только внутренней, но и внешней политики Франции.

Наиболее приемлемым Амон считал сценарий с преобразованием правительства Помпиду и заменой нескольких министров, возобновлением переговоров с ВКТ и другими профсоюзами на базе повышенных, но не заведомо неприемлемых требований, с достижением договоренностей и проведением их в жизнь, что предполагает прекращение забастовки, постепенную изоляцию и дискредитацию экстремистских элементов. Чтобы этот вариант осуществился, говорил Амон, потребуется, чтобы ВКТ вновь стала на путь переговоров.

- Быть может, - заметил Амон, - все это представит интерес для вас.

И многозначительно добавил:

- А возможно, и не только для вас.

Я молчал. Мне не надлежало комментировать внутренние дела Франции. Амон и не ждал от меня комментариев. Но затем он сообщил нечто неожиданное. Нам известно, сказал он, что вы собираетесь покинуть свой пост во Франции. Это дело вашего руководства. Однако мы рассматриваем беседы с вами как надежный канал связи. Мы ценим его и исходим из того, что можем использовать его и впредь, если в этом вдруг возникла бы необходимость. Поэтому мы хотели бы, чтобы до конца событий вы оставались во Франции. Передайте послу, что это не только личная просьба Амона.

Я передал услышанное Валериану Зорину, и он согласился. К тому же и ехать-то было не на чем. Железные дороги Франции стояли.

Вдвоем с Зориным мы тщательно проанализировали все детали демарша Амона. Конечно, то, что он сказал, представляло огромный интерес для Москвы, и соответствующая телеграмма срочно ушла в Центр. Но Амон рассчитывал на большее. Он хотел, чтобы переданные им оценки обстановки стали известны той, другой французской политической силе, от которой во многом зависело, как обернутся дела в стране. Как поступить с этим пожеланием Амона, а может быть, и не только его лично, поскольку он уточнял, что говорил не только от себя?

Мы решили сделать то, о чем просил Амон. Уже часа через два передо мной сидел в посольстве секретарь ЦК ФКП Гастон Плиссонье. С первых моих слов он весь превратился во внимание. Когда я закончил, сказал: "Конечно, Юрий, у нас имеются свои источники информации. Однако ты передал целый ряд новых моментов. Для нас это важно".

29 мая де Голль, вылетев на вертолете прямо из Елисейского дворца, исчез из Парижа на пять часов. Он побывал во французских войсках в ФРГ, которыми командовал генерал Массю, крутой парашютист, балансировавший во время алжирских событий 1958 г. на грани лояльности правительству и бунта, из-за чего он и был отправлен в ФРГ. В тот же день состоялась мощная демонстрация ВКТ. 30 мая де Голль выступил с речью, демонстрируя твердость и решимость навести порядок. Он объявил о роспуске в 17 часов 30 минут Национального собрания. За этим последовала внушительная демонстрация сторонников де Голля. Она прошла по Елисейским полям к площади Согласия. Это был кульминационный момент в развитии кризиса.

В тот же день посольство давало прием по случаю моего отъезда. Гостей было много. Вначале пришли деятели оппозиции - они как раз были свободны от крупных акций, - затем, по окончании демонстрации, стали появляться представители правящих сил. Здесь - в этом была уникальность места - встречались и те, и другие. Руководители деголлевской партии пожимали руку всегда жизнерадостному и улыбающемуся Жаку Дюкло - одному из ведущих деятелей коммунистического движения Франции. Для того и существуют дипломатические приемы, чтобы предоставлять возможность общаться всем.

Де Голль провел глубокую реорганизацию правительства Помпиду, заменив девять министров. Правительство, профсоюзы и предприниматели провели упорные переговоры и к 6 июня сумели достигнуть нелегкого согласия, которым, однако, были удовлетворены все. Жизнь во Франции начала входить в нормальную колею.

Можно было уезжать. Я наносил прощальные визиты. Решил зайти и к Гастону Плиссонье. В назначенный час я был в здании ЦК ФКП и думал, что дежурный ведет меня в его кабинет. Однако, когда открылась последняя дверь, я оказался в зале заседаний политбюро ЦК ФКП, где находились почти все его члены во главе с генеральным секретарем Вальдеком Роше. На столе были угощения и, разумеется, напитки.

Среди прочего Вальдек Роше сказал:

- Мы прошли через очень трудные дни. Был момент, когда казалось, власть испарилась. Можно было беспрепятственно войти и в Елисейский дворец, и в телецентр. Но мы хорошо понимали, что это было бы авантюрой, и никто из руководства ФКП даже не помышлял о таком шаге.

Затем Вальдек Роше с удовлетворением отметил, что кризис остался позади.

8 июня поезд с Восточного вокзала увозил всю нашу семью на Родину. Де Голль оставался президентом Франции. Он по-прежнему демонстрировал уверенность и спокойствие. Однако меня не покидало чувство, что свой полет он совершал теперь с подраненным крылом.