Санитарный час

Властители дум и просто властители: наш извечный сюжет.
В.Ефанов. Ленин и Горький в Горках. Самарский областной художественный музей

Политикой озаботились и те, кто обычно созерцает тычинки и слушает музыку сфер. Потому что ее – за дверь, а она – в окно.

Помнится, в Америке, в 90-м, я была ошарашена словами одного советолога: «Достоевского не читал и не собираюсь. Он – знамя реакционеров». – «Каких таких реакционеров?» – я воспринимала Федора Михайловича исключительно как романиста, не задумываясь о «взглядах». – «Республиканцев». Советолог был демократом. Как и мой переводчик, с которым мы беседовали о поэзии... но вот заходим в супермаркет, хочу мороженое купить, а он меня хватает за руку: «Нет, ни за что! Компания, производящая это мороженое, выступила за запрет абортов». Мне выбрали правильное мороженое, а я все думала, что такое «компания» и какая связь между абортами и едой. Теперь знаю, что голосовать можно рублем.

У нас, правда, политико-экономическое сознание привиться не успело, бизнес тихо откатывает и отстегивает, и за то, чтобы не трогали, готов «выполнить любое задание любой партии», как кто-то от усердия оговорился в однопартийные времена. Неуклонный возврат «сталинского вампира» и бередит душу даже далеких от телевизора людей. Вот вышла книга «Враги Путина», рекламируемая одним из ее авторов, редактором кремлевского сайта, с помощью слогана: «Враги Путина – враги России». Ну представьте, если вообще еще имеет смысл употреблять в России слово «выборы» (книга издана к ним): кандидаты в президенты и партии-кандидаты – конкуренты, то есть враги. Симпатизанты тех или иных кандидатов – враги.

А если это тактические или стратегические противники, то кто ж враги? Брат на брата, революционная ситуация – или что? Вот люди и спрашивают: «Может, пора валить?». В массовом порядке спрашивают, «ради детей». Ожидания чего-то «с человеческим лицом» иссякли чуть не за месяц. Пони бегает по кругу, всё уже проходили.

Вакханалии, как правило, накатывают на планету синхронно в разных местах. Во Франции – забастовки и демонстрации, Бельгия – у черты раскола, Грузия не понимает, на каком она свете, а у России – своя карма, приводящая ее жителей в исступление. «Стабильность», как показывает история, перестает казаться таковой, когда срыв уже произошел, а промежутки между срывами в России невелики. Посмотрела тут «Берег Утопии» Стоппарда – 35 лет из российской истории с Герценом в главной роли – и подумала, что за этот срок, вдвое-втрое меньше человеческой жизни, колесо проходит свой полный оборот. Какой период ни взять. Стоппард смотрит со стороны, он – ни за кого, просто уместил в свою трилогию (спектакль идет около десяти часов) всю суть государства Российского. С эмиграцией, либералами, радикалами, аристократами и «душами», которыми они владеют.

Когда-то души были синонимом крепостных, в атеистическом государстве они стали глаголом: «души прекрасные порывы!» – так тогда шутили непрестанно. Теперь души вообще развезло. Кому разумная, кому циничная, молодежь вовсе отключает эту опцию. Наросла смена дядям Степам: по-царски оплачиваемые яппи, которым «хоть шесть сроков», они за законами следить не нанимались (реинкарнация комсомольских работников 70–80-х), и по-царски прикормленные «крутые парни», ботающие по фене. Те и другие культивируют в себе жесткость тона, одни по-путински корректно, другие – по-путински же «сортирно». Я, кстати, согласна, что тот или иной типаж «короля», будь он избран или назначен, возникает не чьим-то волевым решением, а как зеркало коллективного бессознательного. Последний русский царь потому был глуповат, слабоват, падок на бесовщинку, что с такого проще сбить идею незыблемости и божественности монархии. Революция-то созрела и перезрела, оттого с такой силой ее сок – кровь – и брызнул, а поскольку ничего, кроме крови, тот плод не содержал, то вынужден был копировать «проклятый царский режим». По образцу предшествовавших просвещенных веков получиться не могло – и, не умеючи, пришлось по-неофитски, на ощупь.

У Стоппарда цикл начинается покоем: поместье Бакуниных, 500 крепостных, дочки в кружавчиках на выданье, только сын – моральный урод: из армии дезертировал, отцу хамит, у всех деньги одалживает, связался с опасными радикалами – голытьбой Белинским и богатыми барчуками-социалистами Герценом и Огаревым. На их фоне Миша Бакунин казался неучем, дурачком и дебоширом. Спустя время станет ясно, что Герцен был интеллектуалом-либералом, а время анархиста Бакунина пришло позже, когда слово «либерал» произносилось только с презрением. Либерализм из дня завтрашнего сразу стал вчерашним, так и не пустив корней. Но и революционер Чернышевский – не той консистенции, которой коллективное бессознательное стремилось достичь. Он еще вопросами задавался: «Что делать?», пришедших ему на смену головорезов раздражала задумчивость, для них единственным авторитетом из всей честной компании стал Бакунин. А его благородные друзья-романтики, Герцен и Тургенев, измученные несбывшимся, – жалки, разочарованы, распроданы, как вишневый сад. Кажется, что цунами революции обрушится вот-вот, хотя на дворе только 1868 год, которым заканчивается «Берег Утопии». Это теперь время летит со скоростью самолета, а тогда – не быстрее лошади. Деспоты знай себе вольнодумные журналы закрывают, оппозиционеров по тюрьмам рассаживают, вместо того чтоб догадаться: пришла пора отказаться от абсолютизма. Когда у нас говорят: «дураки и дороги», то обычно не имеют в виду, что в дураках – все, только одни чувствуют себя дураками сегодня, а другие завтра.

Нас всех тошнит, как сказал Хармс, особенно от неэстетического зрелища, когда мозг нации опять превращается в говно: в одних случаях – силой химической реакции, в других – фокусами фотошопа. Может, уехать? – спрашивают у ясеня. Марши, площади, свечи, омоны, дубинки, автозаки, письма – тошнота только усиливается. «Гигиена!» – провозглашают непримиримые: не подавать руки, не здороваться, не выходить за пределы узкого круга «своих». Стоит обдумать. И, как Белинский, требовать от Гоголя уничтожить второй том «Мертвых душ». Но ни Гоголя не видать, ни Белинского: время нанотехнологий. Что-то в жестком делении на кружки (в каждом больше пяти проверенных и не наберется) напоминает «пятерки» из «Бесов» Достоевского, пренеприятнейшего человека, но описавшего наперед всю нашу не более, чем он сам, приятную историю. И ловелас Пушкин с обжорой Крыловым, недавно подвергшиеся цензуре на телевидении, и Гоголь, и Чехов, и Ильф с Петровым┘ Все они по-прежнему – наша актуальность. Хотелось бы стать инопланетянином и спросить: «Что значит – мертвые души? Почему Киса Воробьянинов – отец русской демократии, а бесы вышли из шинели Акакия Акакиевича? Почему вишневый сад в России – больше, чем сад?».

У деспотов своя гигиена. В советской школе мы декламировали с подтекстом: «Товарищ, верь, взойдет она┘ и на обломках самовластья» и еще «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье». Наверное, в нынешних школах уже провели санобработку и вычистили эти стихи, которые, как понятно, мог написать только враг.