Ольга Рычкова
На вопрос «Бороться или спасаться?» каждый отвечает по-своему.
Илья Репин. Дезертир. 1917. Витебский художественный музей
Накануне 9 Мая одна моя дальняя знакомая по имени Оля опубликовала в своем ЖЖ такой пост. Дескать, завтра День Победы – главный в нашей стране праздник, и какой же большой ценой эта победа всем досталась. А дальше следует рассказ о ее родной бабушке, которая в начале войны оказалась в оккупации с заболевшей маленькой дочкой. Дед – муж бабушки, коммунист (она сама тоже была коммунисткой) – ушел на фронт, она пряталась от немцев как могла, бегала из деревни в деревню, но в итоге ее арестовали, и, как пишет Оля, расстрел был неминуем. Женщину с ребенком спас полицай, однако взамен потребовал сожительствовать с ним. Спасая себя и дочку, бабушка ему подчинилась – и действительно спаслась. А ее муж к тому времени погиб на фронте, но жена узнала об этом гораздо позже. В конце своего поста знакомая моя восхищается бабушкой, которая в нечеловеческих условиях не покончила с собой, не сошла с ума, перенесла всякие лишения, выжила сама и дочку выходила и вырастила: дескать, разве это не подвиг?
Когда-то в школе нам рассказывали о подвигах Великой Отечественной – об Александре Матросове, Зое Космодемьянской, молодогвардейцах, пионерах-героях┘ Правда, было это в эпоху, которую именуют совковой, и лет с тех пор уже прошло не так уж мало, и значение слова «подвиг» могло измениться. Но нет – погуглив в Яндексе, я убедилась, что подвиг по-прежнему есть «доблестное, важное по своему значению действие, героический поступок, совершенный в трудных условиях».
Для Ольги вопрос о бабушкином поступке – «разве это не подвиг?» – явно из раздела риторических: конечно, подвиг, она же выжила и дите спасла! И благодаря этому спасенному ребенку спустя годы появилась на свет и сама Оля. Ура бабушке-героине, совершившей подвиг ради жизни на Земле? Наверное, и орден ей полагается или хотя бы медаль? Только что должно быть написано на той медали?
В войну и после войны «совковая» мораль судила женщин, сожительствовавших с оккупантами и их пособниками, строго – их величали немецкими подстилками, а то и еще похлеще. Сейчас, из нашего времени, трудно быть столь категоричными, поскольку обстоятельства у всех были разные. Кто-то приспосабливался к новому оккупационному режиму ради возможности существовать сытно и безбедно. Другие действительно оказывались перед лицом смерти и выбирали жизнь – для себя и детей. И кто сейчас посмеет упрекнуть их в этом? Скорее всего, многие из нас поступили бы точно так же. Хотя были тогда люди, жертвовавшие и собой, и детьми. У кого-то – кажется, у Светланы Алексиевич – есть история о мирных жителях, которые прятались от фашистов всей деревней в болотах, немцы искали их, оказались совсем близко, и тут у одной женщины расплакался грудной младенец и никак не затихал. Она опустила его в болотную воду и держала там, пока он не затих навсегда, – иначе фашисты обнаружили и убили бы всех до единого┘ Ольгина родственница оказалась плохой коммунисткой, но хорошей матерью – что важнее? Где он теперь, тот коммунизм? А бабушкины потомки живы и будут жить – и очень может быть, что долго и счастливо.
Тем не менее я на Олином месте (хотя не хотелось бы мне быть не ее месте) гордиться такой бабушкой-«героиней» не стала бы. Называть ли подвигом вынужденное приспособление к тяжелым жизненным обстоятельствам – вот в чем вопрос. Ответить «да» – значит поставить в один ряд подвергнутую жесточайшим пыткам Космодемьянскую и сожительницу врага, которая спасалась как могла, движимая инстинктом самосохранения и материнским инстинктом. Но разве Зоя и другие не могли спастись? Разве и у них не было выбора: сохранить собственную жизнь, но выдать, предать своих товарищей-партизан, например? Олина бабушка вроде бы никого не предавала – не считая мужа-фронтовика, но тут уж Бог ей судья. Однако превозносить ее как героиню не за что – разве что сострадать, сочувствовать по-человечески, и странно, что Оля этого не понимает.
Дело-то ведь не в бабушке, а в самой Ольге – такая подмена понятий «герой» и «жертва обстоятельств» еще объяснима в подростковом или хотя бы юношеском возрасте, но не для человека, прожившего полвека. Теперь для меня стала гораздо понятнее одна неблаговидная история, случившаяся с Ольгой пару лет назад: она размещала на разных интернет-форумах чужие стихи, выдавая их за свои. И даже участвовала с ними в каких-то конкурсах. И даже что-то выигрывала. Когда ее, наконец, уличили, призналась далеко не сразу – наоборот, утверждала, что украла не она, а у нее, обвиняя в плагиате «подлинных» авторов. Несмотря на то что ей предъявляли в качестве веских доказательств ссылки на «официальные» публикации – в газетах, журналах и т.д. И, только будучи припертой к стенке самими обворованными, она пошла на попятный и извинилась, ссылаясь на душевные хвори и внезапные провалы в памяти. «И как она могла?» – удивлялась я. Теперь думаю, что причина не в болезненной беспамятности и не в игре в наивную девочку-перестарка, а в бескрайней нравственной толерантности: выживать и добиваться своего, и все средства хороши.
Следуя Олиной логике, получается, что и потомки всяких предателей вполне могут гордо кричать на всех углах, что их предки – самые что ни на есть истинные герои, ибо сохранили жизнь себе и им, будущим потомкам. Ну а какой ценой – это уж дело шестнадцатое. А если мыслить еще шире и толерантнее, то и вообще не стоило сопротивляться оккупантам – гораздо правильнее было сдаваться без боя, бежать, прятаться, главное – спасать свою шкуру для грядущих поколений.
И тут уж вспоминается незабвенный Федор Михайлович с его «широк русский человек, я бы сузил». А из более позднего – стихи Ивана Волкова, опубликованные в конце 1990-х в журнале «Знамя»: «Потому что война, потому что мурашки по коже,/ Потому что темно, я спасать буду шкуру свою,/ Я смешаюсь с толпой, я такой же, такой же, такой же,/ Я не шире в плечах и не выше, чем каждый в строю./ И я буду девятым в тот день, когда каждый десятый/ (И единственный первый, конечно, но это не в счет)/ Будет вызван вперед, и потом еще долго солдаты/ Перед тем, как убить, будут бить сапогами в живот./ Я не выйду из тесной каморки в широкое поле,/ Где мужик с кистенем и где тучи закрыли луну,/ Я смешаюсь с толпой, мне спокойнее будет в подполье/ Переждать свою жизнь, свою жизнь, а не вашу войну,/ Пережить эти тридцать, и сорок, и сколько придется,/ И смешаться с землей, чтобы умер болезненный страх,/ Скрипнет ворот, как в детстве, и я подымусь из колодца/ На каких-то чужих безразличных ненужных руках».
Если речь идет о выживании человечества как биологического вида, то годятся все способы. И тогда в жизни всегда есть место подвигу, поскольку таковым можно считать любое действие, направленное на продление жизни. Вплоть до поедания супа.
Правда, небольшой опрос среди других знакомых показал, что Олины представления о героизме разделяют пока не все (хотя в одном из комментариев к Ольгиному посту какой-то ее ЖЖ-френд сообщил, что расцеловал бы, если мог, бабушку и внучку. И он не одинок). «Прочитал – такое нечасто встретишь. Она действительно уже не ведает, что творит», – написал мой старый товарищ. Ольга, кстати, часто завершает ЖЖ-посты вопросом: «Интересно, а вы как думаете?»
Интересно, сумела ли она внушить собственное своеобразное понятие о подвиге юному сыну? И если да, то что, интересно, с ним будет, «если завтра война, если завтра в поход» (не дай бог, конечно), как пелось в одной старой и давно уже непопулярной песне? Хотя об этом, честно говоря, думать уже не хочется.
Дарья Гармоненко 
