Исчезающий профессор

Губернаторский квартал: все атрибуты благоденствия и процветания.
Фото Оксаны Нагорской

Томск – город как город, не хуже других. Но вот такую достопримечательность, как исчезающий профессор, не во всяком населенном пункте отыщешь.

Исчезающий профессор – это мой старший товарищ Иваныч, преподаватель госуниверситета. Да это и понятно, почему он исчезающий: молодые на кафедре напирают, прижимают пенсионного возраста профессора, уже спрессовали его до 0,3 ставки; понятно, что будут прессовать и дальше – и в конце концов съедят его мозг, когда тот от страшного сдавливания вытечет из-под треснувшей лысины черепной коробки. Дома профессора тоже прессуют. Несколько месяцев назад родившаяся внучка на железных правах наследницы заняла его кабинет, а сам профессор, словно бесплотный дух, время от времени материализовывается в разных частях своей квартиры, пытаясь поведать что-то важное домашним, но они отмахиваются от него крестами рук. Постепенно Иваныч превратился в пульсирующее существо, с частотой 0,3 то исчезающее, то вновь появляющееся, словно персонаж из известного американского мультфильма. Иногда в субботу профессор покупал себе бутылочку коньяка и за выходные ее выпивал, потому что имел на это право, так как всю остальную его зарплату забирали молодые, полные сил домочадцы. Бывало, его отпускали погулять, пообщаться с товарищами и с ними тоже немножко выпить недорогого красного вина, похожего на жидкое цветное стекло, своим острием проникающего прямо в душу и вскрывающего ее суть, раня и веселя ее одновременно.

– Иваныч, – говорил я ему иногда в те моменты, когда мы, выгуливая друг друга, шли по Томску в магазин за душевным напитком или просто куда глаза глядят, дыша синим, нечистым городским воздухом. – Брось ты свою работу на кафедре, уходи на пенсию – проживешь дольше без всех них.

– Не могу, – сокрушенно вздыхал старый профессор. – Внучка вот родилась, сын не может на работу устроиться. А он же у меня самый младшенький – куда его девать, помогать надо.

Я понимающе молчал. В небольшом университетском городе Томске молодежь оканчивала вузы и не могла никуда поступить на работу. Новоиспеченные юристы, экономисты и даже технари вставали за прилавки магазинов, за стойки кафе и прочих баров и тоже начинали походить на подкрученные персонажи из американских приключенческих фильмов.

Дочь моих знакомых после получения диплома юриста и долгих, в течение нескольких лет, мытарств посреди томских городских камней наконец-то устроилась в один камень, вернее, в каменное здание районного суда помощником судьи. Но судья быстро невзлюбила девушку и начала ее выживать. Так и выжила из камня снова на улицу – формально за то, что та плохо справлялась со своими обязанностями и не очень усердно поливала стоявший на подоконнике судейского зала цветок. Теперь Ирина (так зовут ту девушку) снова ищет себе работу, блуждая среди городских камней как неприкаянный цветок. Пока же она устроилась за прилавок в кафе из синего стекла, расположенное рядом с кинотеатром имени Горького. Мама девушки обошла в Томске многие храмы, была даже в монастыре и прикладывалась к нетленным мощам святого томского старца Федора Кузьмича, чтобы его мощи людской немощи помогли и отыскали способ устроить ее дочь в этой жизни, чтобы дочь вышла удачно замуж и нашла хорошую работу, с ее университетским дипломом перекликающуюся. Но все было тщетно – величественные томские храмы не помогали…

– Неужели, – задавал я вопрос профессору Иванычу, – от Томска осталась только эта прекрасная форма, а содержания уже нет и даже лежащие в этой форме святые мощи ничего не весят и не способны простую судьбу молоденькой девчонки выправить и своей костью подтолкнуть ее в нужном направлении?

– Все так, все так, – сокрушался профессор и говорил примерно следующее: – Представь, – говорил мне Иваныч, – смотрит святой из того мира на свои мощи, на нетленные косточки и видит, как к ним женщина подходит и начинает через них его умолять и просить помочь ее дочери свою жизнь поднять – из родительского гнезда оперившейся птицей вылететь. А старец Федор Кузьмич рад бы помочь и дать девушке Ирине крыло сильное, похожее на мощный лепесток-весло, помогающий цветку по волнам неспокойной жизни плыть. Рад бы старец заставить хотя бы ту же судью снова Ирину на работу в камень районного суда принять. Но никак не может он до сердца судьи достучаться через наросший на дверях того сердца непробиваемый, заскорузлый атеросклероз черствости. Мощи – они же не сидят в кабинетах начальников, не занимают высокие, далеко не постные посты, а только сами все время постятся и мироточат, варясь в собственном благоухающем соку чистых помыслов.

– Если бы, – продолжал рассуждать Иваныч во время нашей очередной прогулки, – людские сердца были бы не такими заскорузлыми, то, вероятнее всего, молитва матери быстро бы начала действовать и святой старец непременно помог бы без всякого «телефонного права», а взял бы да в сердце судьи легко вложил то чувство справедливости, внутренней убежденности и сострадания к чужой судьбе, которым судья и должен по долгу службы руководствоваться не только к преступникам, но и к своим подчиненным.

Во время этого нашего разговора мы с Иванычем прошли в сторону речного вокзала. Здесь тупик, так как речвокзал уже лет 15 работает только на местные, прилегающие к Томску территории. К тому же сейчас зима, и вокзал функционирует исключительно как ресторан, походя на замерзший во льдах на краю света корабль, на котором люди от безысходности пируют, услышав от капитана невеселую весть: надежды нет, корабль больше никуда не поплывет. У нас с Иванычем не было столько денег, чтобы попасть на этот, пусть даже никуда и не плывущий корабль, – и мы прошли к набережной. Река Томь исчезла под холодным жиром снега и потеряла свою изящную, извилистую фигуру. Мы смотрели в даль замерзшей реки и видели там вверх росшую ледянуб глыбу, издалека напоминающую исключительно белую, одетую в такое же белое рубище человеческую фигуру. Мне казалось, что это и есть неприкаянный святой старец или поставленная самой природой его скульптура в противовес тому уродливому и многими из томичей обожаемому памятнику Чехову (вернее, антиЧехову), стоявшему на набережной Томи, фотографию которого можно легко найти в Интернете.

Набережная находилась на окраине Томска, но в то же время и в его центре, так как центр города на самом деле располагается на его краю, именуясь губернаторским кварталом. Губернаторский квартал включает в себя Белый дом областной администрации и красное здание городской мэрии с расположенными между ними Богоявленским собором, драмтеатром, художественным музеем и музыкальным училищем. Возможно, здание мэрии и не входит в губернаторский квартал, но все равно форма соблюдена – все атрибуты благоденствия и процветания имеются: скрижали власти с органом изящных искусств, да еще и с Академгородком в придачу, подпирающим город с другого конца. Да еще этот бесприютный дух образования, витающий над развалинами многих томских предприятий, в которые он мог бы в лучшие времена вселиться… Но не будем о грустном.

Не помню, кто сказал, а возможно, никто и не говорил, а я сам придумал, или это сказал Иваныч, когда мы прогуливались по набережной и рассуждали о святом старце, – о том, что ему никак не достучаться в заплывшие жиром склеротические сердца. Возможно, тогда Иваныч (или еще кто-то третий) и сказал: «Хочешь уничтожить содержание – разбей форму».

Так что не все в Томске плохо – форма есть, а доброе ее наполнение с божеской помощью святого старца как-нибудь появится. Стоит только с человеческих сердец убрать жир лени и ледяные камни равнодушия. Тогда можно будет теми сердцами качать кровь в полную силу, добрыми плотинами вырабатывая свет и тепло под надзором главного и вечного томского энергетика – святого старца Федора Кузьмича.