Юрий Соломонов
Стив Коэн – американский прораб советской перестройки. Фото © РИА Новости
В той октябрьской заварухе мне больше всего жаль перестройку. Маленькая гражданская война в центре Москвы окончательно похоронила коротенькую эпоху, открывшую миру нашу страну с той стороны, с которой мы сами отродясь ее не видели. Какие уж после октября 93-го могли быть общечеловеческие ценности, если в те дни воевали между собой президент и вице-президент России.
У последнего задолго до октябрьских событий я брал интервью. Это когда Ельцин поручил Руцкому курировать сельское хозяйство. А как известно, у нас на вершине власти давно прижилась такая кадровая традиция: хочешь избавиться от неугодного соратника – поручи ему накормить страну.
Но на первой же минуте встречи я понял: Александр Владимирович был не из тех, кто сдается. На его столе сосредоточилась мощная теоретическая поддержка из конспектов и книг.
«Был такой философ Иван Ильин», – назидательно сказал вице-президент, и я понял, что дальше он представит еще одного народного мыслителя – своего друга Никиту Михалкова, о котором, как о своем консультанте по вопросам хлебопашества, он уже обмолвился на ТВ. Но Руцкой быстро свернул с темы запущенного села, так как с нее ему было удобно вырулить на критику «злостного монетариста» Гайдара и его команды «мальчиков в коротких штанишках». Монолог был страстным и зубодробительным. А в конце встречи он вдруг снова вернулся к крестьянскому труду: «Пойдем в другую комнату, покажу, какую мы сыроварню сварганили».
В комнате действительно стоял макет маленькой сыроварни, предназначенной для фермерских хозяйств. Дав мне время налюбоваться экспонатом, Руцкой взял указку: «Видишь вот эту трубу, по ней течет молоко...». – «Куда?» – спросил я. «Не важно. Знаешь, из чего будет сделана эта труба у настоящей сыроварни?»
Я не знал. И он, мне кажется, тоже. Но генерал не мог привести меня просто так: «Если ты возьмешь кувалду и изо всей силы зафигачишь по трубе, она выдержит. А почему? Да потому, что военная вещь! Получена в рамках конверсии! Это ж сыроварня на сто лет».
Я тогда подумал: есть перспективно и конкретно думающие среди тех, кто пришел на место говорливой и непонятной простому народу перестройки. Хотя сельское хозяйство как политическая площадка имело место быть и в 80-х...
Ясным майским днем 1989 года Евгений Александрович Евтушенко вел меня на ВДНХ. Но не на книжную ярмарку, а в павильон «Животноводство». Там собирался съезд Московского народного фронта. У входа нас уже ждали американский историк Стив Коэн и его жена Кэт. Коэна интересовала эта организация – она собиралась усовершенствовать социализм, а Стив был славен тем, что написал книгу о Бухарине. Она уже вышла в СССР, Горбачев прочел ее в отпуске, был поражен и автором, и судьбой героя. В год 70-летия Великого Октября Бухарин был посмертно реабилитирован. А Коэн и Михаил Сергеевич стали друзьями. Так что с непростым американцем познакомил меня поэт, который спустя 20 лет напишет: «Спокойным не бывает Стивен Коэн – всегда Россией он обеспокоен... Сквозь рыжую библейскую небритость в нем брезжит идеалов неубитость».
Дух «неубиваемого» идеализма витал в тот день и над павильоном «Животноводство», где в центре арены, предназначенной для демонстрации домашних животных, стоял длинный стол, накрытый кумачом. Помню Сергея Станкевича, Бориса Кагарлицкого, Андрея Исаева, нынешнего несгибаемого единоросса. Коэна заинтересовал офицер, сидевший в президиуме.
«Это подполковник Уражцев, – сказал я, – он борется за демократизацию армии. Уже снял с должности одного начальника военного училища, сейчас воюет с другим...» Заметив удивленные глаза американца, я уточнил: «Демократическими методами. Правда, за это его даже из партии исключили». – «Какой интересный человек!» – прошептал Стив, возможно, уже сопоставляя судьбу подполковника с любимым Бухариным.
Это было то самое время, когда Запад с удивлением постигал людей, невесть откуда возникших в нашей «империи зла».
Тогдашний посол США в Москве Мэтлок сделал обычаем приглашать на дружеские ужины наших деятелей науки, культуры, политиков, журналистов. Большой знаток русской литературы, он находил интересные темы для встреч. Тогда у ворот представительства США не стояли молодцы из движения «Наши», дабы уличить тех, кто пришел «шакалить у посольств» или продавать родину за американский коктейль.
Кстати, мы же тоже могли заниматься вербовкой хлынувших в страну журналистов, политологов и прочих исследователей нашей перестроечной жизни.
 |
| Смена слов – еще не смена мыслей. Фото © ИТАР-ТАСС |
И я действительно снялся в американском фильме. В нем есть эпизод, когда сотрудники КГБ поднимаются по лестнице к квартире Сахарова. За кадром Шерри говорит, что сейчас чекисты объявят академику о высылке из Москвы. А в кадре просто черные силуэты двух ошалевших от такого кинодебюта журналистов, которых сегодня за бутылку выпитого у Шерри вина могли бы оформить «иностранными агентами».
Но пусть теперь мне докажут, что перестройка не открывала подлинных талантов...
Это было время действительно документальных героев. Ах, если бы можно было реконструировать такую сцену: после отмены 6-й статьи Конституции СССР, лишившей КПСС монополии на власть, философ и литературовед Юрий Карякин попросился на пятиминутный прием к Горбачеву. Они проговорили полтора часа, потому что вместо прощального разговора вышел спор, в ходе которого расстроенный Михаил Сергеевич все повторял: «Мой дед выбрал Октябрьскую революцию». Наконец Карякин не выдержал: «Помните пословицу: «Хоть кол на голове теши». Так вот, ваша голова как раз под эту мудрость, Михаил Сергеевич!» Он даже стал демонстрировать Горбачеву, как это делается: «Вот кол, вот топор, вот ваша голова. А до вас все никак не доходит!»
Хочется предупредить нынешних любителей перевоспитывать власть: не пытайтесь повторять трюки профессиональных идеалистов.
Карякин был чист, доверчив и не умел врать. Лишь один раз на мой вопрос, пользуется ли он компьютером, он дал гениальный ответ: «Не часто».
И соратники у него были такие же: писатель Алесь Адамович и философ Михаил Молостов. Они часто гуляли по дачным улицам, чаруя всех беседами о светлом демократическом будущем отечества. Карякин иногда носил с собой банку с домашним квасом. Когда он предлагал испробовать напиток принимающей стороне, хозяева не могли не ответить чем-нибудь из своих запасов, но это был уже не квас.
Они были беспрецедентны в своем идеализме. Когда такие перестали быть интересны той России, которую Карякин уже успел назвать одуревшей, бывший депутат Верховного Совета СССР Молоствов явился в управление, занимавшееся тогда бытом народных избранников, и сообщил, что уезжает на постоянное жительство в деревню. Поэтому в связи с отбытием хотел бы поскорее вернуть государству московскую квартиру.
Мне кажется, для того чтобы у резвых хозяйственников полезли глаза на лоб, хватило бы новости насчет переселения в деревню. Тем более что это была не подмосковная Жуковка. Но сообщение об отказе от квартиры ввело их почти в коматозное состояние. И дело даже не в том, что они впервые увидели такого, как говорят нынче, лоха. А в том, что чиновники не могли понять: как они должны получить обратно эту квартиру. Прецедента не было. И отсутствовал документ, предполагающий такую процедуру. Короче, процесс сдачи дворянином Молоствовым того, что он считал себе не принадлежащим, превращался в скандал. Чиновники уговаривали Михаила Михайловича опомниться и обещали забыть, что он приходил с «этой глупостью».
Тогда Молоствов спросил: уж не сошли ли чиновники с ума, предлагая ему жить в «неположенной» квартире? И они как будто устыдились.
Это было время не понятных ныне помешательств. И даже позже тот же генерал Руцкой времен сыроварни «в рамках конверсии» был все-таки носителем пусть иного, но идеализма. Кстати, интервью с обвинениями Гайдара он печатать передумал. Не думаю, что испугался. Просто он тогда еще пребывал в той идентичности, которую нынешняя элита понять не в силах...
Дарья Гармоненко 
