Собиратель авансов

Игорь Савельев родился в 1983 году в Уфе, окончил филфак Башкирского государственного университета, ныне – аспирант кафедры русской литературы и фольклора. Проза публиковалась в журналах «Бельские просторы», «Знамя», «Новый мир», «Урал». Как прозаик дебютировал в 1999 году: в уфимской газете был напечатан его рассказ. В 2004-м в «Новом мире» вышла первая «большая проза» – «Бледный город. Повесть про автостоп». Она сразу привлекла внимание критиков и стала финалистом премии «Дебют» и премии Ивана Белкина, присуждаемой за лучшую повесть.

Похвалы начинающему писателю – во многом аванс. «Бледный город» имеет все достоинства и недостатки молодой (скорее молодежной) прозы. Повесть посвящена нашим юным современникам, для которых путешествие автостопом – не просто времяпрепровождение, но образ жизни и, если хотите, философия. Чувствуется, что автор пишет не умозрительно: в повести много жизненных подробностей, придающих «Городу┘» живость и убедительность. Достаточно удачным получился образ автостопщика Вадима – в какой-то степени alter ego самого Савельева. Однако справиться с «сопротивлением жизненного материала» начинающему писателю не вполне удалось. Большинство персонажей выглядят пафосными, нарочитыми и – оправдывая название повести – бледными. Например, девушка Настя, которой автор отвел роль своего рода «знамени автостопа». Самое главное для нее – дорога, ради чего героиня даже отказывается от любви. Или Никита – мальчик из внешне благополучной семьи, ставший бродягой из-за бесконечных родительских дрязг. Отец ≈ как любой физик, а может, и не любой, но просто советской закалки ≈ был не просто атеистом и материалистом, нет, он так насаждал свое мнение и проповедовал так яростно, что сектанты могли бы позавидовать... А вот Марченко-мать наоборот: стала вдруг показательно набожна. В календарях и обрядах она была как рыба в воде, и удушье ладана в маленькой церквушке отныне ≈ ее среда. И какие в их доме бывали баталии! Какие «крестовые походы» на убеждения друг друга! О, в схватках родителей было даже какое-то «садо-мазо», видимо, оба подпитывались той энергией почти ненависти... Для отца это была «война священная» (да простят мне церковную лексику!), в которой он с гневом крушил идеалы противника, и только что дым из ноздрей не шел. Мать – та упивалась ролью великомученицы, идущей на костер за веру. Короче говоря, речь шла о физзарядке духа, гимнастике эмоций, приятно щекочущей миокард. Битвы заходили далеко: в пост Марченко-старший, «в миру» конченый язвенник, ел соленое и острое из принципа: «Пусть!»

Разумеется, все недостатки были замечены критикой. Валерия Пустовая в «Континенте» (2005,

№ 125) отмечала искусственность произведения, слишком частые перебивки сюжета «манифестацией идеологии молодых бродяг»: «Поиск литературных ходов, образность, живость языка, попытка философского осмысления реальности – все это позволяет увидеть в Савельеве возможность дальнейшего развития в интересного прозаика. Пока же его опыт выглядит скорее попыткой застолбить опыт одной из молодежных субкультур». Гораздо резче высказался Сергей Казначеев: «Трасса – удачный способ организовать динамичный сюжет, найти неожиданные повороты, свести людей и их судьбы. Но вот этого – чувства судьбы – повести-то и недостает. » Правда, критик все же обнаружил «оптимистические моменты», которые «позволяют надеяться на то, что наши иванушки в конце концов преодолеют свою бездомность. Только в финале «Бледного города» звучит эта обнадеживающая нота: «Это ведь только словечки в автостопе все американские┘ А по сути это: русская дорога и русская тоска».

Говорить об Игоре Савельеве как о сложившемся писателе преждевременно. Пока ему не удалось выйти на ту «русскую дорогу», по которой неслась гоголевская «птица-тройка». Если верить Межирову, «до тридцати поэтом быть почетно, и срам кромешный – после тридцати!» В прозе, видимо, наоборот.