Вера Цветкова
Доктор Мясников не знает, какие вопросы задаст аудитория, но готов спонтанно ответить на любой.
Фото предоставлено пресс-службой «М-продакшн»
Два нереальных желания одолевают зрителей программы «О самом главном» («Россия»), когда ее ведет харизматичный и неординарный доктор Мясников: «Вот бы все врачи были такими!» и «Вот бы попасть к нему на прием!». И дело не в том, что доктор Мясников стал для зрителей переводчиком с медицинского на человеческий – мы не привыкли к подобной компетентности, помноженной на честность. В своих книгах и выступлениях Мясников категорически утверждает, что если лекарство рекламируют, значит, оно не работает, что 80% оборота лекарств в России – это липа. И что такая реклама является позором для страны. Обозреватель «НГ-антракта» Вера ЦВЕТКОВА встретилась и поговорила с Александром МЯСНИКОВЫМ.
– Александр, понятно, что сериал «Доктор Хаус» – чистейшая фантастика, а сериал «Скорая помощь» похож на правду? Спрашиваю вас, как очевидца, много лет проработавшего в клинике скорой помощи в Бруклине и как члена Американской медицинской ассоциации.
– Да, похож; ну, крови на экране поменьше. В американской скорой работаешь на рефлексах, даже не привлекая головы, на уровне спинного мозга, на тех знаниях, которые в тебя забили. Все делается по стандартам и рассчитано по минутам. И если ты вернулся, например, из недельного отпуска – никто тебя сразу к работе не допустит: дается день на вживание, вхождение в ритм.
– Невероятно: работать в развитой продвинутой медицине – и вернуться в здешнюю пещерную! Почему вы вернулись?
– Там очень зарегулированный мир. Ты приезжаешь в 6 утра на работу, паркуешься на верхней стоянке и в 10 вечера уезжаешь. И так день за днем, год за годом. Я говорил коллегам: «Смотрите, ваша жизнь так и пройдет в этих четырех стенах, в этом кабинете, в этом коридоре без окон. Не важно, в какой временной точке ваша жизнь оборвется – вы уже умерли, а я еще порыпаюсь». Вот и рыпаюсь до сих пор... Знаете, я везде пожил, в 80-х годах в Африке (поехал врачом геологической группы, где мы, бывало, и под обстрелы попадали), потом в Европе – знакомый, став послом, позвал врачом российского посольства во Франции.
Врач в посольстве – синекура; я выучил там медицину по американским учебникам и сдал квалификационные экзамены. Объездил всю Европу, жил и работал в Америке, чего только не видел и понял: хорошо там, где нас нет. И еще я понял, что согласен с Моэмом насчет смысла жизни – его нет. Весь смысл жизни в том, чтобы достойно и красиво ее прожить.
– Жить чтобы жить?
– Жить, чтобы жить. Каждый ткет ковер из того узора, какой хочет.
– Ну прямо, а обстоятельства, судьба, карма?.. Боюсь, человек живет не так, как хочется, а так, как получается. Вы вот почему-то вернулись к российскому узору...
– В Америке я стал бы хорошим клиницистом, получал бы достойную зарплату, но... Мне кажется, здесь я приношу больше пользы – написал несколько книг и пишу еще, веду радиоэфиры, телеэфиры... Мне кажется, если бы таких, как я, было побольше – а я вижу, такие появляются, их мало, единицы, но есть, – мы бы вместе... Знаете, как подойти к глыбе и попытаться киркой ее сдвинуть. Может быть, мы хоть что-то тут стронем. Амбициозные задачи всегда приятны. Есть мысли о своей школе – всячески их лелею, все бы бросил, но... Образование, которое я мог бы дать, не востребовано. Врачей с американским образованием у нас не любят брать на работу. В моей новой клинике работают как раз такие врачи.
– Вот здесь поподробнее: масса людей мечтает как о манне небесной попасть к вам на прием, сколько раз слышала: «Поверю только доктору Мясникову».
– Тут какая история: я столкнулся с тем, что людям некуда пойти и получить, условно говоря, второе мнение. Каждый специалист тянет одеяло на себя, каждый назначает кучу анализов и исследований, зачастую ненужных, бывает, что назначают взаимоисключающую терапию. Как у нас в стране с диагностикой, вы знаете – совсем плохо. Мы в нашей клинике смотрим больного и даем ему совет, что делать. Как бизнес, это работает не очень: на чем делается бизнес – на повторных приемах, гинекологии, МРТ, а тут получил исчерпывающую консультацию и пошел жить дальше. Как это конкретно происходит: больного смотрит и опрашивает первичный врач, делает первичное заключение и докладывает старшему врачу, который принимает решение, и именно это стоит денег, этот консилиум из двух специалистов. На сложные и интересные случаи третьим зовут меня, и я уже принимаю бесплатно.
– Минуточку, это как?!
– Считайте, маркетинговый ход. Я не готов работать за те небольшие деньги, которые мы там берем. Понимаете, мне надо или брать совсем много за прием, или не брать ничего. А работать у нас там очень интересно – глупо и наивно звучит, но приятно чувствовать себя умным человеком. Нет, серьезно: решаешь сложнейшие задачи, ведь приходят люди, которые годами без толку мыкаются по разным врачам.
 | |
| Селфи доктора Мясникова.
Фото из архива автора |
|
– Массовым приемом это не назовешь... А как обстоит дело в 71-й больнице, где вы – главврач?
– Со временем туго, но я все равно делаю обходы, все равно смотрю тяжелых стационарных больных. В реанимацию пришел, посмотрел на параметры, провел мозговой штурм, принял решение, на следующий день проверил, а амбулаторный прием – это же надо поговорить с человеком, войти в его ситуацию, что занимает силы и время, которого нет.
– Видимо, вы умеете делегировать рутинные обязанности, оставаясь при написании книг и ведении передач... Вы ведь уже лет шесть на телевидении?
– Три года провел на 3-м канале – кстати, хорошая была передача, сидели врачи, разговаривали между собой, и третий сезон пошел на «России» – формат телешоу, это, конечно, другое, но тоже не без пользы. Я свято верю в то, что наш народ заслужил такую же медицину, как во всем мире, и сколько могу, помогаю людям разобраться, что к чему. Говорю, что не надо вестись на телевизионную рекламу лекарств, что нет такой болезни – дисбактериоз, что не существует так называемых иммуномодуляторов, что нет лекарств, защищающих печень, а холестерин необходим, поскольку из него строятся все наши необходимые гормоны... Что лучшее лекарство от гипертонии – это копеечное мочегонное, от стенокардии – копеечный аспирин, а анальгин, напротив, давно везде запрещен. Отвечаю в эфире на любые вопросы, задаваемые из зала.
– Обращали внимание, какие напряженно-перевернутые лица у людей в студии? Отродясь они не слышали подобных речей от эскулапа! А как готовится программа «О самом главном», существует редакторский сценарий?
– Все импровизация. Нету сценария – мне пытались его писать, отказался: «В неволе не размножаюсь». И темы предлагаю я сам. Начинаю говорить об одном, выруливаю на другое – как пойдет.
– Александр, вы – наша радость, но как же достала массовая врачебная некомпетентность!
– Об этом даже не будем говорить. У нас подавляющая масса врачей профессионально безграмотна. Наши врачи, они самые добрые, может быть, – не надо меня жалеть, ты окажи мне профессиональную помощь. А с этим сложнее, с этим вообще никак. Я уже озвучивал это свое убеждение, все жду, когда меня за него привлекут: из десяти тяжелобольных троих мы вытащим с того света вопреки всему, как не вытащат ни в какой Америке – на энтузиазме, на злобе, на безумных комбинациях лекарств. Аурой будем смерть отгонять, кровь свою сдадим... Троих убьем, просто убьем, если бы не подошли – они бы выжили. А четверо выживут независимо от наших действий. В Москве 40 тысяч врачей, вопрос: сколько из них компетентных? Хорошие врачи в Москве знают друг друга лично, посылают друг к другу больных – вот скольких врачей лично может знать человек, столько и компетентных. Все остальные – профнепригодны. Их так научили, надо переучивать – а кто будет переучивать?
Наделали федеральных центров, напихали туда аппаратуры за колоссальные деньги, но это, знаете, как бриллианты в ушах, а при этом грязные и рваные трусы. Может быть, трусы поменяем сначала, не до бриллиантов сейчас? Первичной помощи у нас нет вообще. Была бы она – может, и не нужны были бы эти центры, куда идут, пытаясь компенсировать недостаток первичного звена, отсутствие профилактики и правильного лечения.
– Как относитесь к закрытию больниц?
– Абсолютно правильное решение. Несчастные нищие стационары, один туалет на этаже, шести-восьмиместные палаты, забитые бабушками... Я согласен, бабушкам надо лежать, но не там. Должны быть социальные госпитали, дома престарелых, хосписы... Почему у нас больница – хоспис, богадельня и все что угодно, только не больница? Давайте разделим! Печатников молодец, что все это затеял, подставился, но пошел вперед, и этим вызывает мое колоссальное уважение. Я не знаю, рискнул бы я, а он молодец, я даже ему завидую. Худо-бедно, он сдвинул эту массу. Опять же насчет платно-бесплатно: несправедливо, когда одна и та же сумма отпускается на рыло – и на бабушку, и на ребенка, и на олигарха. Для бабушки и ребенка медицина должна быть бесплатной, у активной массы населения бесплатен должен быть только самый минимум – скорая помощь и острые случаи, прочее – платно в разумных пределах, и вот эти вырученные деньги позволят обеспечивать лечением неимущие слои населения.
– Вашими бы устами... «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Что, кстати, делаете в Общественной палате?
– Да все тешу свою наивную мечту изменить мир к лучшему. Не оправдывает она своего назначения – заседания, эксперты, общеизвестные истины вслух, короче бла-бла-бла и никакого реального дела. Мне очень понравилась идея Михаила Прохорова – давайте независимо от партийной принадлежности объединим умных и честных людей на построение чего-то хорошего. Он позвал меня в свою «Гражданскую платформу», я член федерального совета. Хотя мои политические взгляды кого-то удивят – я не люблю демократию вообще, а демократию для России считаю просто опасной вещью.
– Да какая в России демократия – причудливая смесь из охлократии и тоталитаризма... Лучше скажите, доктор, как вам удается, перешагнувши пенсионный рубеж, так молодо выглядеть?
– Я отчаянный романтик, холерик и идеалист с нотками шизоаффективного расстройства – такой коктейль придает молодости. Плюс генетика, плюс спортом всю жизнь занимаюсь. Я очень эмоциональный человек, люблю запахи, цветы, горы, снегоходы, купаться зимой... Очень люблю импрессионистов, поэзию, любимый поэт – Гумилев, обожаю Шекспира и Бродского, Лермонтов мне близок (а Пушкина не люблю как человека). Очень люблю искать на свою голову приключения, и мне это удается, весь экстрим – мой. Я ведь расчетливо безумства творю – разгоняю годы. Иногда так в падлу бывает, но что делать – встаю и иду.
– А может, вам потому больше нравится жить в России, чем на Западе, что здесь вы – четвертое поколение знаменитой врачебной династии, и Институт кардиологии имени вашего деда, и мемориальная табличка на Новослободской? Здесь вы статусный человек, ваша общественная значимость велика, а там – один из врачей?
– И это, наверное, тоже, хотя насчет статусности – как-то я этого не чувствую. Мне кажется, здесь листва по-другому пахнет... Вы не представляете, как я страдал в Африке по Москве! Часами смотрел на фотографию заснеженной Триумфальной арки на Кутузовском, и ничего мне не надо было, кроме как вернуться. То же самое и в Бруклине, где просто хотелось пойти и удавиться. Говорят, что в Америке собаки не лают и женщины не любят – так и есть. Кстати сказать, красоту женщины я определяю по ее глазам – мне ничего не надо, кроме ее глаз, все остальное я додумаю.
Вообще-то уже годы я живу на две страны, на два дома: в пятницу после работы лечу во Францию (сын учится в Сорбонне), в понедельник первым рейсом возвращаюсь в Москву.
