0
31600
Газета Печатная версия

06.12.2022 16:41:00

Искупительная жертва Щелкунчика и мировое древо добра

К 130-летию премьеры рождественского балета Чайковского

Сергей Макин

Об авторе: Сергей Николаевич Макин – историк, журналист.

Тэги: история, искусство, культура, балет, классика, рождество, вера, общество, традиции, мифология, культ, сакрализация


история, искусство, культура, балет, классика, рождество, вера, общество, традиции, мифология, культ, сакрализация Действие в «Щелкунчике» разворачивается у елки. Не простой елки – мировой. Постановка Юрия Григоровича. Фото Дамира Юсупова/Большой театр

Петр Ильич Чайковский был ярчайшим представителем романтизма в музыке, Эрнст Теодор Амадей Гофман – в литературе. Неудивительно, что их траектории пересеклись. Русского композитора и немецкого писателя свели вместе два француза: при написании либретто нового балета Мариус Петипа использовал вольное переложение сказки Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король», сделанное Александром Дюма-отцом.

У Гофмана глава семейства – советник медицины Штальбаум, у Дюма он – Зильберхауз. Чудесный город сладостей у Гофмана называется Конфеттенбург, у Дюма и Петипа – Конфитюренбург. Героиню Гофмана и Дюма зовут Мари, в либретто Петипа она – Клара, в то время как Клерхен у немецкого романтика – новая кукла девочки. Трудно сказать, почему балетмейстер изменил имя. Может, чтобы не обвинили в семейственности (Марией звали его первую жену и дочь), а может, во избежание путаницы: в первом варианте балета одним из главных действующих лиц была Марианна, племянница председателя (президента) Зильберхауза. Имя Клара в России звучало слишком по-немецки, поэтому со временем в отечественных постановках «Щелкунчика» его заменили «патриотическим» Маша. Фриц из-за мрачных ассоциаций, связанных с войной, стал Мишей. Потом вернулись к гофмановским Мари и Фрицу, фамилии Штальбаум.

Будьте как дети

Балетмейстер Кировского театра Федор Лопухов писал: «Щелкунчик» – это размышление о жизни. Действие, где по одну сторону стоят Зильберхаузы, а по другую – оловянные солдатики, напрашивается на понимание людей как кукол, а кукол – как людей. Жизнь чистая, светлая наступает после 12 часов, хотя это ночь – так думает Гофман. Можно добиться радости, счастья, но для этого через зиму надо пройти – так думает Петипа. И в балет вводится «внезапно снежная буря».

В сказке Гофмана нет ни снега, ни снежинок. Возможно, они появились в балете под влиянием «Снежной королевы». Петипа наверняка ее читал. И Чайковский мог читать во французском переводе: композитор сочинял «Щелкунчика» в 1891–1892 годах, а классический перевод на русский язык Анны Ганзен появился только в 1894-м. Музыка вальса снежных хлопьев поразительно напоминает фрагмент из сказки Андерсена, когда Герда пробирается сквозь метель:

«Она побежала вперед что было мочи. Навстречу ей мчался целый полк снежных хлопьев, но они падали не с неба – небо было совсем ясное, и на нем пылало северное сияние, – нет, они неслись по земле прямо на Герду и казались тем крупнее, чем ближе подлетали... Это были передовые отряды войска Снежной королевы. Некоторые хлопья напоминали больших безобразных ежей, другие походили на клубок змей, вытянувших головы, третьи – на толстых медвежат с взъерошенною шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, и все были живыми.

Герда начала читать «Отче наш»; было так холодно, что ее дыхание мгновенно превращалось в густой туман. Туман этот все сгущался и сгущался; но вот в нем стали возникать маленькие светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали и превращались в больших ангелов, увенчанных шлемами, вооруженных копьями и щитами. Их становилось все больше и больше, и, когда Герда дочитала молитву, ее окружал уже целый легион ангелов. Ангелы пронзали снежных страшилищ копьями, и хлопья рассыпались на тысячи снежинок. Теперь Герда могла смело идти вперед; ангелы погладили девочке руки и ноги, и ей стало теплее. Наконец, она добралась до чертогов Снежной королевы».

Все-таки Чайковский точно читал сказку Андерсена, потому что ввел в вальс снежных хлопьев хор ангельских голосов, указывающий дорогу главным героям. Все злее метель, она перерастает в снежную бурю, ангельский хор слабеет, звучит искаженно: юноша и девушка сбились с пути. Но герои снова находят духовный маяк, который приводит их в мир красоты и радости. У Андерсена мальчик тоже пытается молиться во время похищения Снежной королевой: «Кай весь дрожал, хотел прочесть «Отче наш», но в уме у него вертелась одна таблица умножения». Душа может сбиться с верной настройки. Надо забыть о математической логике и настроиться на небесное, святое.

По либретто Петипа в «Щелкунчике» все кончается хорошо: герои попадают в мир без филистерства и мучительства, где царствует не Снежная королева, а фея Драже. Для балетмейстера она олицетворяла Терпсихору. К чему призывает зрителей богиня танца? «Не мучайте ни кукол, ни людей, откажитесь от мальчишеской жестокости Фрица, брата Мари, любите и танцуйте!»

Финал «Снежной королевы» тоже счастливый: «Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому... Но, входя в низенькую дверь, они заметили, что выросли... тут же стояли детские скамеечки. Кай с Гердой уселись на них и взяли друг друга за руки... Бабушка сидела на солнышке и громко читала Евангелие: «Если не будете, как дети, не войдете в Царствие небесное!..» Так сидели они рядышком, уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло теплое, благодатное лето!»

Вместо карманьолы – реквием

Лопухов задался вопросом: «Почему за хореографию «Щелкунчика» не взялся сам Петипа? Известно, что, проведя всю работу с композитором и дорожа сотрудничеством с ним, Петипа тем не менее отказался от постановки «Щелкунчика». Современники объясняли это смертью его любимой дочери и тяжелой болезнью, поразившей самого балетмейстера. Было ли это решающим моментом? Сомневаюсь».

Во время Великой французской революции появилась традиция сажать в каждом городе и селе Дерево свободы. Скорее всего это навело Петипа на мысль ввести в елочного «Щелкунчика» тему революционного танца карманьолы. Лопухов считал главной причиной отказа маэстро от постановки балета невозможность реализации этой идеи: «Конечно, Петипа понимал, что его фантазии в условиях Мариинского театра абсолютно неосуществимы. Карманьола есть карманьола – танец народного восстания, и доступ ей на императорскую сцену был закрыт. Поэтому, разрабатывая окончательный музыкально-сценический план балета, в котором учтены все пожелания господина директора, он выбросил то, что взволновало его поначалу... Отказавшись от того, что его взволновало, Петипа утратил всякий интерес к спектаклю: он стал для него чужим».

В рассуждениях Лопухова можно найти слабое место: сверг же Петипа царя в «Баядерке» – и ничего, цензура пропустила. Думается, современники правильно объясняли решение хореографа отказаться от постановки «Щелкунчика»: в жизни Петипа балет о детях оказался связан с трагедией. Партии Клары и Фрица в новом балете исполнили учащиеся Императорского театрального училища. Возможно, балетмейстер готовил на главную роль одну из своих младших дочерей – Евгению, по-французски Эжени, по-русски Женю. В доме Петипа установили балетный станок, поставили большое зеркало, пол сделали покатым, как на сцене. Утром отец брал в руки скрипку, и начинался экзерсис. Но когда 15-летняя Женя уже начала оправдывать ожидания, врачи поставили страшный диагноз: саркома. Хирургическая операция проходила под общим наркозом. Петипа стоял рядом с врачом и слышал жуткий звук пилы по кости…

Медицина оказалась бессильна. Девочка умерла, а у Петипа началось тяжелое нервное расстройство, от последствий которого он страдал всю оставшуюся жизнь. Маэстро не проклял свое святое ремесло, но убрал из дома все, что напоминало о балетном классе, прекратил домашние занятия с детьми. Женя ушла из жизни в 1892 году, когда ее отец должен был ставить новый балет. Балетмейстер хотел карманьолу, а получил реквием. Сочинение танцев над свежей могилой дочери Петипа явно посчитал кощунством. Он остался автором либретто, написанного годом раньше, в 1891-м, и поручил ставить балет «Щелкунчик» своему заместителю Льву Иванову.

При несомненном таланте хореографа Иванов обладал истинно русскими качествами: скромностью и ленью. Он охотно оставался на вторых ролях. Но «Щелкунчика» 6 (18 по новому стилю) декабря 1892 года поставил сам, хотя шедевра, в отличие от второго акта «Лебединого озера», не получилось. Исключение – «Вальс снежных хлопьев».

Откровение сказки

После Иванова за этот балет в Ленинграде и Москве брались Федор Лопухов, Александр Горский, Василий Вайнонен, Юрий Григорович, в Нью-Йорке – Джордж Баланчин. В книге «Страсти по Чайковскому» (русский перевод, издательство «Независимая газета», 2001) Соломон Волков обсуждает с Баланчиным и «Щелкунчика».

Волков: Герман Ларош писал, рецензируя премьеру балета Чайковского: «Говорите сколько хотите против детских сказок. Вы не можете отрицать, что мы с детства полюбили их и что они вошли глубоко в наше воображение. Вы не можете отрицать, что в сказках заключены некоторые из глубочайших идей, волнующих человечество. И это факт, что в глазах наших современников якобы «детские» сказки все более и более становятся сказками для взрослых, раскрывая свое глубокое значение».

20-11-1480.jpg
В сказке Гофмана нет ни снега, ни снежинок,
этот мотив ввел в либретто Петипа, возможно,
под влиянием «Снежной королевы». 
Первая постановка балета, 1892 год.
Фото © РИА Новости
Баланчин: Чайковский всю жизнь оставался ребенком, он чувствовал как ребенок. Ему была близка немецкая идея о том, что человек в наивысшем своем развитии приближается к ребенку. Чайковский любил детей самих по себе, а не в качестве кандидатов в будущие взрослые. В детях – максимум возможностей. Эти возможности позднее не развиваются, а теряются.

«Щелкунчик» в нашем театре («Нью-Йорк Сити балет». – «НГР») – для больших и маленьких детей. То есть для детей – и для взрослых, которые остались детьми. Потому что если взрослый – хороший человек, то в душе своей он остается ребенком. В каждом человеке главное, самое лучшее – это то, что в нем осталось от детства.

Детям трудно понимать классический танец. Они привыкли разговаривать, им нужно, чтобы была история. Но в «Щелкунчике» все понятно, и детям нравится. У нас «Щелкунчик» сделан более изощренно, чем в Петербурге, ближе к Гофману. У нас советник Дроссельмейер более важная фигура. Он приходит в гости, ухаживает за детьми, никто не знает, кто он такой на самом деле. А дети его любят, потому что дети обожают загадочных взрослых.

Мне кажется, «Щелкунчик» так нравится людям еще и потому, что теперь всем интересно – как раньше дети жили, как они играли. В мое время этим не интересовались. Никто не спрашивал детей, как они живут, что думают. Просто дети старались как можно быстрее стать похожими на взрослых, вот и все.

Древо добра

В Германии на Рождество в музыкальных театрах ставят оперу «Гензель и Гретель» композитора Энгельберта Хумпердинка. Действие там происходит не зимой, зато есть пряничный домик с окошками из карамели: очень подходит для сладкого праздника. Вот и в «Щелкунчике» девочка попадает в мир лакомств. Но у рождественского балета есть скрытый глубокий смысл.

Обычай ставить в доме елку на Рождество пришел из Германии. В германо-скандинавский мифологии огромную роль играет Мировое древо Иггдрасиль. Оно заключает в себе три мира: нижний – подземный, где пребывают силы зла и смерти, средний – земной, где живут люди, верхний – небесный, обитель светлых богов. Иггдрасиль описывается как исполинский ясень, но в балете образ этого древа – ель. Первое действие балета происходит в среднем мире, второе – в верхнем. Мышиный король появляется на сцене из люка, как будто из преисподней: он олицетворяет нижний мир, инфернальное, адское начало. С Мышиным королем борется Щелкунчик, светлое существо из небесного мира, спаситель Мари.

Религиозные начала в этом балете не нарочитые, сказочные. Но если пристально всмотреться, можно увидеть интересные параллели. Мальчик начинает мучить Щелкунчика и в конце концов ломает его (подобно тому, как люди терзали и убили Спасителя), девочка не только проникается к нему любовью, но и помогает. И деревянная кукла преображается, превращаясь в принца. Он ведет избранницу в мир красоты, добра и света. Мари и Щелкунчик-принц в постановке Юрия Григоровича венчаются: возникает аналогия с невестой Христовой и женихом небесным. В библейской книге «Бытие» рассказывается о райских деревьях: дереве жизни и дереве познания добра и зла. Рождественская елка – воплощение обоих деревьев. На нее издавна вешали настоящие орехи и яблоки. Одним из таких яблок девочка на празднике может угостить мальчика, подобно тому, как Ева угостила Адама. Но грехопадения не произойдет: потому что елка на Рождество становится деревом добра.

В антологии «Сны человечества» Валерий Брюсов создал собственные переложения стихотворений всех времен и народов, в том числе «Пророчества Вёльвы» из скандинавской «Старшей Эдды», где описан конец света. Так это откровение звучит у русского поэта:

Вот пылает с треском

Игдразил высокий,

Мировые ветви корчатся

и сохнут,

И, когда на землю с громом

рухнет древо,

В пламени с ним вместе мир

погибнет древний.

Но из черной бездны встанет

черный Локи,

Повезет безумцев он на черной

лодке,

Чтоб дворец воздвигнуть,

страшный, черный, новый,

И царить сурово над страной

полночной…

Нечто подобное происходит в «Щелкунчике» Михаила Шемякина (постановка Мариинского театра 2001 года): возникает ощущение детских кошмаров, страха темноты, ужаса перед чудовищами. Сказочник Дроссельмейер превратился в зловещего Локи – скандинавского дьявола. Грызуны карабкаются на громадный торт, чтобы вонзить зуб в стоящих наверху конфетных Мари и Щелкунчика: этакая мышиная евхаристия. В итоге – полное светопреставление: в черном-черном балете на черной-черной сцене танцуют черные-черные снежинки.

В балете Юрия Григоровича совершенно другой сон: светлый. Так пишет о нем балетовед Марина Константинова в книге «Екатерина Максимова» (М.: Искусство, 1982):

«Кроме того, что партитура Чайковского обрела наконец свое первое соизмеримое с музыкой воплощение, балет этот нес зрителю так необходимый его душе светлый лиризм. Благодаря Чайковскому можно было позволить себе эти детские сны, не стыдясь сентиментальности. В мире «Щелкунчика» были свои тревоги и беды, но была в нем и та отрада души, которая дает силы. «Щелкунчик» не стыдился быть спектаклем, на котором зритель отдыхал душой, но не как в водевиле или феерии, а как возможно только в очищающем чудесном сне, незаметно все ставящем на свои места. Так отдыхают и набираются сил при виде играющих детей и при воспоминании о детстве, о домашних рождественских праздниках с елкой, когда становится ясно, что

Будущего недостаточно.

Старого, нового мало.

Надо, чтоб елкою святочной

Вечность средь комнаты

стала.

Пастернак


Читайте также


Казахстан развивает степную демократию

Казахстан развивает степную демократию

Виктория Панфилова

Инициативу Токаева о модификации герба раскритиковали и предложили заменить коней на ирбиса

0
2249
ВЦИОМ готов к трехдневной войне экзитполов

ВЦИОМ готов к трехдневной войне экзитполов

Иван Родин

Будущее социологии определят интернет-боты, которые участвуют в опросах уже сейчас

0
2729
Зачем химику Кант

Зачем химику Кант

Андрей Мартынов

О философии вне философии

0
1218
Пушкин и неприличное

Пушкин и неприличное

Андрей Мартынов

Скандалы на пути к объединению

0
1896

Другие новости