Фронтовая быль, похожая на рождественскую сказку

Доктор медицинских наук, профессор Сергей Спасский, несмотря на 83 года за плечами, по-прежнему бодр и работоспособен, как и в свои молодые лета. Профессор привык ценить каждую минуту жизни, ибо едва не лишился ее, чуть не оказавшись однажды во время Великой Отечественной, как говорится, без вины виноватым. А дело было так┘

┘Августовское утро 1942 года. Калининский фронт. 18-летний москвич сержант Сергей Спасский, воевавший в мотострелковом батальоне, входившем в состав 120-й танковой бригады, оказался с товарищами в болотистой низине, в которой при атаке завязли несколько наших танков.

Немцы надеялись захватить и уничтожить русские стальные машины, бессильно погрузившиеся по самое брюхо в болотистую жижу. Но мотострелки, заняв удачную позицию на бугре и окопавшись здесь, самоотверженно отражали одну атаку противника за другой.

Неожиданно вражеская пуля пронзила левое предплечье Спасского. Сержант выронил автомат и тяжело осел на дно окопа. Командир взвода младший лейтенант Соловьев, находившийся рядом, покосился на подчиненного и сразу все понял.

- Куда?

- В левую руку, - пробормотал, стиснув зубы, Сергей.

- Быстро мотай отсюда в медсанбат, а автомат оставь мне - пригодится.

Кто-то из солдат наспех замотал бинтом руку раненого, объяснив, где может находиться медсанбат.

Часа через три Спасский наконец добрался до медсанбата. Зайдя в палатку, на которой висела табличка "Прием раненых", Сергей подошел к медсестре.

- Перевяжи, сестричка!

- Куда ранен? - сухо, не поднимая глаз от каких-то бумаг, спросила женщина в белом халате.

- В руку. В левое предплечье, - ответил Спасский.

Медсестра бегло осмотрела раненую руку, приоткрыв окровавленную повязку. Быстро заполнила первичную карточку ранения, передала ее бойцу и, как-то странно взглянув на него, озабоченно произнесла:

- Зайди сначала в ту палатку под березами, а потом уже вернешься сюда. Я тебя перевяжу как следует.

Спасский, превозмогая ноющую боль, переступая через лежавших на траве перебинтованных раненых, ожидавших эвакуации в тыл, направился к указанной палатке. Он уже собрался было войти вовнутрь, как вдруг кто-то из лежавших на траве бойцов окликнул его: "Ты это куда, браток?"

- Да вот сестра сказала, чтобы зашел сначала сюда.

- А ты куда ранен-то? В левую руку, небось?

- Да, как видишь.

- А ты, парень, знаешь, кто сидит в этой палатке? Там трибунальщик, он тебя сразу под распыл пустит. У тебя же по виду чистый самострел - сам себя в руку стрельнул!

- Да ты что, охренел? Меня в болоте шибануло. Мы отбивали от фрицев завязшие в нем наши танки.

- А вот это ты ему докажи, когда зайдешь в палатку. Этот хорек и слушать тебя не станет. Вызовет конвой и на тот свет быстренько оформит. Немец тебя, дурака, не добил, так свои прикончат.

Спасский остолбенел и похолодел от ужаса. Молнией в голове мелькнула мысль о фронтовом приказе # 227 Верховного главнокомандующего Сталина "Ни шагу назад!", вводившем суровые меры против паникеров, дезертиров и так называемых самострельщиков, которые, спасая свою шкуру, занимались умышленным членовредительством, чтобы смыться с передовой и избежать участия в боях.

"Что делать? Где искать свидетелей? Как доказывать свою правоту?" - роем проносились эти вопросы в голове у сержанта Спасского. Он явственно осознал, что обречен на бессмысленную смерть, жестокую и неотвратимую, да еще от рук своих сотоварищей.

Добравшись до кустов неподалеку от злосчастной палатки, боец лег и стал размышлять, как же ему поступить. Стемнело. Раненую руку нестерпимо жгло. Спасский заметил, что в приемное отделение на смену предыдущей сестре пришла другая и решился обратиться к новенькой: "Перевяжи меня, сестричка, невмоготу!" Однако все повторилось. Сочувственно взглянув на бойца, медсестра сказала: "Вон у березок стоит маленькая палатка. Зайди туда, а потом - ко мне".

Спасский, пошатываясь, вышел от медсестры, сознавая, что бороться больше бессмысленно. Опять дошел до кустов, лег на траву.

Мучительно ныла рука, желудок терзал нестерпимый голод, слезы отчаяния наворачивались на глаза. В сознании проносились картины недавнего боя, но силы уже покидали сержанта; навалился тяжелый, спасительный сон.

Очнулся Сергей от настойчивых толчков сапогом в его бок. Он открыл глаза и обомлел: перед ним стоял его взводный младший лейтенант Соловьев с перевязанной головой. У Спасского гулко застучало сердце: неужели судьба послала ему неожиданное спасение. Ведь только этот человек - один - мог выручить его из страшной беды.

- Что случилось? Ты почему тут лежишь? - встревоженно спросил Соловьев Спасского.

С нахлынувшими враз слезами, заикаясь от волнения, Сергей поведал командиру про роковую палатку, притулившуюся у березок.

Лицо младшего лейтенанта окаменело. "Ты и не ел ничего?" - поинтересовался он. Достав банку тушенки, Соловьев быстро вскрыл ее ножом и поставил перед солдатом: "Чтобы все съел!" Банка в минуту опустела.

- А теперь пошли туда, в эту палатку, - мрачно произнес младший лейтенант, со злостью сплюнув на землю, и добавил сквозь зубы: - Расселись тут по укромным местечкам - сволочи, гниды проклятые!

Спасский шагнул в палатку за своим командиром. Возле железной койки за маленьким столиком сидел молоденький командир с юридическими эмблемами на петлицах и что-то писал.

Соловьев молча сделал несколько шагов вперед и неожиданно со страшной силой ударил огромным своим кулачищем по хлипкой столешнице. Звякнув, подскочила и упала на пол чернильница, из которой разлетелись фиолетовые брызги. Сидевший за столиком военюрист подскочил, как ошпаренный, вытаращив глаза на офицера с перевязанной головой.

- Что это такое? - только и успел выкрикнуть трибунальщик.

Выкатив безумные глаза, захлебываясь словами, слетавшими с побелевших от ярости губ, комвзвода Соловьев начал орать на него что-то нечленораздельное: "Вы тут... А мы там... Ты тут судишь... А нас там убивают!.. Да, ты нюхал ли порох, крыса штабная... Это мой лучший сержант, а ты его под расстрел?.."

В палатку полезли любопытные, но молодой да сообразительный трибунальщик быстро все уразумел и сумел, правда, не без труда, успокоить разбушевавшегося фронтового командира, стал оправдываться, что сам-то он здесь вовсе ни при чем, этого раненого в руку сержанта не видел и никаких претензий к нему иметь на может.

Взяв первичную карточку у раненого Спасского, поставил на ней какой-то штампик, расписался и выпроводил непрошеных гостей из своей палатки.

Младший лейтенант Соловьев остывал после нервной встряски еще несколько минут, что-то бормоча себе под нос. Постепенно его багровое лицо приобрело нормальный вид. Он обнял за плечи своего сержанта, который тоже еще никак не мог прийти в себя и, обнажив в довольной улыбке белоснежные зубы, с ухмылкой произнес: "Ну что, Серега, здорово мы пропесочили эту тыловую крысу! Запомнит теперь и к другим бедолагам отнесется внимательнее!"

Вскоре подошла санитарная машина и младшего лейтенанта Соловьева, как раненного в голову осколком от мины, эвакуировали в тыл в первую очередь. А Сергея после перевязки отправили вслед за ним только часа через два.

Дорого досталась та суточная задержка в обработке огнестрельной раны сержанту Спасскому. Он попал в далекий сибирский город Ялуторовск, и врачи в госпитале долго возились с его рукой, у которой огнестрельная рана осложнилась гнойным остеомиелитом. А своего отважного и находчивого спасителя - младшего лейтенанта Соловьева, командира взвода мотострелкового батальона 120-й танковой бригады он после выздоровления больше не встречал на фронтовых дорогах Великой Отечественной.