Равиль Мустафин
Традиции восточного гостеприимства сохраняются даже в условиях войны. Фото Reuters
В жизни каждого начинающего переводчика рано или поздно наступает время, когда он приступает к самостоятельной работе. Рядом нет ни преподавателей, ни товарищей, готовых прийти на помощь. Отсутствуют опыт и набор профессиональных приемов по выходу из затруднительных положений. Голова, этот загадочный черный ящик, вдруг отказывается автоматом выдавать на-гора нужную лексику. Даже знакомые слова прячутся в закоулках памяти, становясь, как мины-ловушки, неизвлекаемыми. Если не взять себя в руки, тебя надолго, если не навсегда, одолеют робость и неуверенность. Именно тогда нашего брата, будь он вчерашний круглый отличник или жалкий троечник, поджидают многочисленные ловушки-засады, конфузы и ляпы. Впрочем, иные «косяки» и неточности перевода оборачивались забавными случаями, о которых потом вспоминаешь всю жизнь.
КОЛЛЕКТИВ С ОГОНЬКОМ
Шел апрель 1975 года, второй месяц стажировки в Ираке, куда мы попали с третьего курса института. Я работаю с двумя нашими специалистами: геодезистом Вячеславом и геологом Георгием. Они ведут изыскательские работы на площадке, которую выбрали иракские военные для какого-то своего объекта в сотне километров к северу от Багдада. Коллектив у нас подобрался маленький, но дружный – как сказал бы товарищ Сухов, с огоньком.
Ранним утром в гостиницу приезжал не первой свежести джип, и мы спешили в казармы Таджи, где нас ожидали иракский майор и отделение солдат на пикапе. Здесь загружали лопаты, теодолит, буссоль, геодезические рейки, бак с водой, который почему-то называли термосом, стопку лепешек и ехали дальше на объект.
Работы у меня было немного. Поскольку очень скоро Слава и Георгий освоили несколько простых коротких фраз на арабском типа «ставь рейку правее», «копай глубже», почти все свое время я посвящал пополнению запасов лексики и речевой практике с майором и сержантом.
Зато Слава и Георгий с работой зашивались. Начальство ставило им все новые задачи, и они, опасаясь, что не успеют к сроку, просили иракцев прихватить к работе еще час, потом полчаса и еще часик. Теперь мы выезжали на работу затемно и возвращались ближе к закату. До большой жары, когда температура воздуха в тени переваливает за пятьдесят, было еще далеко, но пустынное солнце уже начинало припекать. Спрятаться от зноя было негде. Славу спасал предусмотрительно привезенный с собой легкий картуз с козырьком. Жора приспособил носовой платок, по углам которого завязывал узелки. Майор или вообще не приезжал с нами на площадку, или линял с работы уже через пару часов, оставляя за себя сержанта.
Трудовой порыв моих специалистов иракские нижние чины встретили без особого энтузиазма. Солдаты глухо роптали и втихаря работу саботировали, демонстрируя полный упадок сил. Они картинно закатывали глаза, еле волочили ноги, роняли рейки и инструменты. Как-то Георгий пожаловался майору на низкую дисциплину и исполнительность. Тот быстро навел порядок. Набросился с кулаками на сержанта, а пару солдат угостил лопатой. На солдат мы больше не жаловались.
Однажды к нам на стоянку на стареньком пикапе приехал немолодой уже бедуин со своим сыном, пареньком лет 16. Они выгрузили из кузова бидон молока, корзинку с финиками и стали нас угощать. Финики мы съели с удовольствием, а вот пить молоко из бидонной крышки не хотелось. Было видно, что на никогда не мытой поверхности крышки месяц за месяцем слоями откладывалось высыхавшее молоко и еще какие-то жидкости.
Первым, не спеша, выпил молока иракский майор, не обращая никакого внимания на несвежую крышку. Его примеру последовали и мы с Георгием и Вячеславом. Кислое верблюжье молоко оказалось прохладным, приятным на вкус и хорошо утоляло жажду. Против наших ожиданий, ничего страшного с нашими организмами не произошло. Вероятно, пустынное солнце выжигает все микробы.
В ПРЕДВКУШЕНИИ «ПРИЕМА»
На следующий день задолго до полудня ко мне подошел майор и с торжественным видом стал что-то говорить. Из потока слов я выудил несколько знакомых слов, среди которых ключевым оказалось «хафля». Я знал его еще со второго семестра, когда нам впервые принесли арабские газеты. Оно означает прием, дипломатический раут.
Подключив переводческую догадку, я без труда слепил фразу, смысл которой сводился к тому, что иракское командование имеет честь пригласить нас на прием по случаю нашей же ударной работы на благо советско-иракской дружбы. Если бы в тот момент я открыл словарь великого Харлампия Карловича Баранова, я без труда нашел бы и другие значения слова. «Хафля» кроме всего прочего означает просто дружеские посиделки, вечеринку – то, что в английском языке называется «рarty». Однако прожаренные на солнышке мозги и желание под любым предлогом пораньше соскочить из осточертевшей пустыни полностью блокировали желание искать другие варианты перевода.
– Мужики, иракцы приглашают нас на прием, – бодро доложил я. – Надо сворачиваться.
– Какой еще прием?! – с досадой поморщился Слава.
– У нас работы – во! – горячо добавил Жора и для пущей убедительности провел ладонью поперек шеи.
– А если иракцы обидятся? – предположил я. – Не дай бог, до скандала международного дойдет.
Ни Слава, ни Жора международного скандала не хотели. Недолго подумав, они махнули рукой и сдались. Прием так прием.
Перед глазами у меня вставали картины одна другой краше. Прохлада кондиционеров, на худой конец, кулеров, восточные яства, освежающие напитки (не обязательно прохладительные). Вот где можно будет блеснуть интеллектом и знанием языка, доходчиво разъясняя миролюбивую политику Советского Союза, доказывая, почему без резолюций Совета Безопасности ООН № 242 и 338 ни за что нельзя добиться справедливого и длительного мира на Ближнем Востоке. По этой части мы были подкованы как нельзя лучше.
Через полчаса мы тронулись в путь. И здесь у меня впервые закралось сомнение в правильности переводческой догадки. Мы ехали не к шоссе, ведущему в Багдад, а в противоположную сторону, куда-то в глубь пустыни. Я решил уточнить у майора, туда ли мы едем и вообще как насчет «хафли».
– Мы как раз туда и едем, – отвечал иракский офицер.
– Но Багдад в другой стороне, – допытывался я.
– При чем здесь Багдад? – озадачился майор. – Мы едем к тому феллаху, который был у нас вчера. Он приглашает нас к себе домой. У бедуинов обычай приглашать к себе тех, кто работает рядом и не причиняет зла.
К счастью, долго выкручиваться перед Жорой и Славой, тоже заподозрившими неладное, мне не пришлось. За пригорком показались несколько глинобитных домишек, больше похожих на обыкновенные сараи.
Нас встречали при полном бедуинском параде вчерашний феллах с двумя женатыми сыновьями. В галабийях, длинных до пят рубахах и надетых поверх пиджаках, в сандалиях на босу ногу, с платками на головах, увенчанных сверху укаль – парой черных колец из верблюжьей шерсти. За поясом у одного кривой кинжал в серебряных ножнах и длинноствольный кавалерийский кольт, за плечом на ремне – винтовка системы «Маузер» времен англо-бурских войн. Через другое плечо переброшен патронташ со снаряженными обоймами для винтовки. У другого сына за поясом пистолет «помоложе» и такой же кривой кинжал. Грудь наискось пересекает лента, как будто от пулемета «Максим». Видно, хозяин гордится сыновьями – своей надеждой и защитой в старости.
БЕЗГРАНИЧНЫЙ ПОЧЕТ И УВАЖЕНИЕ
Внутри дома приятная прохлада. Земляной пол чисто подметен, и почти половина его покрыта циновками, одеялами. Рассаживаемся на подушках, поджимая под себя ноги, двумя кругами, в первом – хозяин с женатыми сыновьями, майор и мы втроем, поодаль устраиваются солдаты и с ними младший сын хозяина.
– Алла-буль-хейр, алла-буль-хейр, – распевно звучат приветствия, которые встретишь только в Ираке, и потом бесконечные – «шленак», «шлен сахтак» (как дела, как здоровье?).
Слова могут звучать неопределенно долго, давая возможность хозяину и гостям сосредоточиться или нащупать нить разговора, если не знают, о чем говорить. Нам это не грозит. Бедуины с интересом рассматривают нас, мы – их. Вопросы сыпятся один за другим.
Женщины вносят большой металлический поднос с чеканкой диаметром не менее метра. На дне плавает тонкая лепешка, на ней – гора риса вперемешку с кусками отварной баранины. Вилок и ножей нет. Иракцы ловко захватывают пальцами еду и отправляют в рот. Прицеливаюсь глазами на куски, которые кажутся мне попостнее, а хозяин бедуин, который устроился рядом, наоборот, подсовывает мне куски пожирней. Я благодарно улыбаюсь, но стараюсь жир не брать, а зарыть его в рис.
Отсутствие у меня аппетита пожилой иракец расценил по-своему, по-бедуински. Как некий каприз гостя, считающего, что он заслуживает больших почестей. Бедуин стал руками разрывать большие куски на мелкие кусочки и предлагать мне. Я стойко держал оборону, проглотив лишь несколько кусочков. И тогда произошло то, о чем нам рассказывали в институте, но я и представить себе не мог, что когда-нибудь нечто подобное произойдет и со мною.
Старик сложил ладонь желобом, большим пальцем набил его рисом и кусочками мяса и поднес к моему рту. Он, как птенца, стал кормить меня с руки. Помогая себе тем же большим пальцем, он подносил свою руку мне ко рту и выталкивал в него угощенье в рот. Старик повторил этот прием несколько раз.
Я не мог ни сопротивляться, ни отказаться. Это стало бы жуткой обидой, легло бы несмываемым позором. Пришлось смириться и дать себя покормить. На такие мелочи, как широкие полосы траура под давно не стриженными ногтями бедуина, я в буквальном смысле закрыл глаза.
Большего почета, чем тот, что оказывал мне бедуин, у простых арабов, тем более жителей пустыни не существует. Такое внимание оказывают редким гостям. Это знак величайшего уважения, чуть ли не клятва в дружбе на веки вечные, свидетельство безграничного доверия. Обычай существует с незапамятных времен.
Правда, в иные времена такое кормление из рук могли использовать совсем в других целях. Бывало, кто-то из врагов как будто соглашался на мир, а на самом деле, усыпив бдительность противника, коварно его обманывал и уничтожал. Были мастера, которые большим пальцем буквально выстреливали зерна риса. Попав в дыхательные пути, угощенье перекрывало их, вызывая асфиксию. Жертва погибала в страшных муках.
Через какое-то время блюдо с недоеденным рисом и бараниной передали солдатам. Те быстро заработали руками и через считаные минуты покончили с угощением – сытые и чрезвычайно довольные. Остались довольны и Георгий со Славой.
К концу годовой стажировки у нас вполне развяжется язык, у кого чуть раньше, у кого позже, мы наберемся кое-какого опыта, привыкнем к диалекту. На улицах мы будем просто так – чтобы «почесать» язык – заговаривать ни о чем с незнакомыми иракцами и по-щенячьи радоваться от того, что арабы понимают нас, а мы – их.
Дарья Гармоненко 