Психологизм ≈ наш главный враг

Я не против Чехова. Я делюсь наблюдениями о том театре, который возник после него.

Тот театр, который достался нам в наследство от Чехова и Станиславского, это ≈ театр невроза, невротического действия, не раскрывающий зрителю подлинную радость, без которой жить человеку невозможно. Это театр без танца, без музыки, театр, в котором невроз становится героем и вкупе с комплексами выдаётся за сюжет. В центре такого театра ≈ социальный, политический, семейный невроз.

Но вегетарианцев не станет больше, если им показывать убийства животных. А вот если показывать, какие животные красивые, какой с ними мир получается замечательный и гармоничный, тогда мне уже не захочется убивать и есть, например, свинину.

Мне кажется, главная проблема в этом: Чехов решил показать, какой человек сложный, но от этого открытия людям стало не лучше, а хуже. У Островского, например, как и у Шекспира, есть только первый план: что говорю, то и чувствую. Такой театр, в котором речь, ум и тело сливаются в одно, способен гармонизировать человека. Это как в йоге, где есть понятие ассана, то есть соединение всех частей ≈ речи, тела, ума, например. Островского можно играть только так, как у него написано. Если брать его пьесы, ставить их, то там будет один разбор, один событийный ряд, там будет один вопрос: как, а не что. Такой театр полезен для здоровья.

В психологическом театре вся жизнь подвергается разбалансировке: думаю одно, говорю другое, а чувствую третье. Психологический театр породил за собой проблему режиссёрского театра, за ним потащилась проблема сублимаций на сцене, поскольку теперь со сцены стало возможным говорить о личном. Не о личном чуде переживания, а о мелком личном, о своих глупостях и мелочах. Для меня это ≈ главный парадокс, с Чеховым связанный.

В моем понимании театр и психологизм, конечно, совместимы на каком-то очень высоком уровне. Но на сцене всё равно должны править художественные образы, только они и есть реальность, а не та мелкая психология, не те мотивы, которые принято расшифровывать в поведении тех или других героев чеховских пьес.

Нельзя сказать, что Чехов виноват во всех нынешних сублимациях и вообще, что его пьесы вредны для здоровья. Но именно благодаря его пьесам человечество пришло к сублимированию и рефлексии на сцене. Сегодня, мне кажется, этот театр пришёл к своему концу.

Театр должен нести людям радость и красоту. Радость грусти, радость трагедии. Так, чтобы в итоге человек ощутил лёгкость.

Чтобы добиться легкости, никто не станет браться за Чехова. Почему так удобно ставить его в разных странах? Потому что на самом деле никто и не думает ставить Чехова. Вместо этого предлагают свою рефлексию по поводу Чехова. В любой его пьесе очень простой конфликт, из которого, конечно, не получится гениального спектакля. Поэтому придумывают ещё четыре конфликта, нагружают героев комплексами и выдают за «Вишневый сад».

А на самом деле что там случилось? Прошла эпоха, а люди не перестроились. С чем конфликт? ≈ С уходящей эпохой. Всё вокруг изменилось, а я не изменился. Больше – ничего. Самый точный спектакль поставил Стрелер: мы уже взрослые, а игрушечные поезд и вагончики остались маленькими, и мы не можем ничего с этим поделать.

Чтобы играть Островского, нужно стать самому огнём. Это очень трудно, надо говорить «я люблю тебя» и больше ничего, кроме «я люблю тебя», не иметь в виду, что трудно, но в этом ≈ искусство жизни, иметь только первый план. А у Чехова можно разговаривать, думать о чём угодно и не гореть совсем. Чехову нравилось все закапывать внутрь.

В новом романе Виктора Пелевина написано, что миссия России ≈ трансформация солнечных лучей в людское горе. Читая Чехова, так и хочется сказать: хватит трансформировать солнечные лучи в людское горе. А ведь особого труда нет в том, чтобы высунуть из этих комплексов голову, осмотреться и понять: у нас нет проблем, нет. Чеховским героям надо только расстаться со своим эгоизмом, чтобы понять, что проблем нет.

Жизнь не зависит ни от вишнёвого сада, ни от его продажи, ни от покупки. Даже от его наличия ≈ не зависит.

В этом и кроется отличие Чехова от Шекспира. У Шекспира проблема всегда на поверхности. Герой вынужден что-то делать. В высоком жанре нет рефлексии. В этом смысле трагедия ближе к первозданной природе.

Почему не получается поставить сегодня «Гамлета» по-настоящему? Потому что современные режиссёры психологическим путем пытаются решить пьесу, в которой нет психологизма. Гамлету достаточно ответить на вопрос: быть или не быть, рай или ад? А Гамлет Чехова сегодня должен подумать ещё и о том, почему я такой плохой и зачем вообще решаю эту проблему. Он не дошёл бы до шпаги, он настолько бы искомплексовался и изрефлексировался, что дуэль просто не состоялась бы.

Во время жаркой битвы мы не должны думать о её смысле, мы должны сражаться. А мы испорчены Чеховым, поэтому больше всего думаем о том, как выдавить из себя по капле раба. Но раб не может выдавить из себя раба.

Мне кажется, благодаря Чехову мы поняли наконец, как мы сильно в России любим свою боль, как боимся расстаться с нею, как сильно не хотим солнца┘ У нас хорошие специалисты по этим вопросам ≈ и Достоевский, и Чехов, ≈ так что трудно надеяться, что мы расстанемся с этой болью в скором времени. Но, думаю, расстанемся ≈ и это пройдёт.

Я никогда не ставил «Трёх сестёр» и вообще Чехова и потому просто не знаю, что должен испытывать зритель в конце? И чего хотел Чехов, чтобы зрители испытывали в финале «Трёх сестёр»? Чтобы они подумали: ух, всё это, конечно, мрачно, но мы не такие. Или спросить: что нам делать? Они должны застрять в этой рефлексии? Не знаю, но как бы то ни было, я не вижу там способа преодоления. Катарсиса там нет совсем.

А это вредно для здоровья.