Юрий Юдин
Мирный Донецк считался одним из самых зеленых городов Европы. Ежегодно в городе высаживались тысячи кустов роз. Фото с сайта www.dan-news.ru
Все угольные регионы сильно урбанизированы. Например, в Кузбассе насчитывается свыше 20 городов – причем весь угольный бассейн компактно укладывается в пределы небольшой, особенно по сибирским меркам, области.
В Донбассе городов вдвое больше. Впрочем, и площадь его вдвое больше. Расположен этот угольный бассейн в четырех областях, принадлежащих ныне к двум государствам. Это украинская Днепропетровская область, Донецкая и Луганская республики, вошедшие в состав РФ, а также Ростовская область, принадлежавшая России и ранее.
С 2014 года благодаря ТВ распространилось выражение «на Донбассе». Это очевидный украинизм («на Сумщине», «на Херсонщине») либо вульгаризм («у нас на районе»). По-русски все-таки правильней «в бассейне», а не «на бассейне».
Сегодня мы поговорим применительно к Донбассу о селянах и горожанах, о русских и украинцах, о пришлых и местных. И постараемся не забыть про «вмещающий ландшафт» и изобильные недра.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
Политолог Ростислав Ищенко пишет: «Российская пропаганда сосредоточилась на теме Новороссии, в которую также включают Харьков (Слобожанщину). Эти территории, завоеванные (кроме Харькова и области Войска Донского) империей во второй половине XVIII века… подаются как исконно русские земли, «подаренные Украине». Это не совсем так. В колонизации Новороссии принимал участие целый интернационал: от евреев и немцев до сербов и болгар, а также будущие румыны-молдаване (валахи), греки, армяне. Ну и, само собой, русские, которые тогда еще не знали, что в будущем их разделят на собственно русских и украинцев».
Население этих мест, в просторечии Дикого поля, пополнялось за счет донских и запорожских казаков, а также беглых крестьян из Малороссии и России. В 1668 году близ Маяцкого отрога на Торских озерах проживало 100 «московских людей» и 37 «черкасс» (малороссов).
Но это разделение не по языку, а по территории происхождения. Говоры выходцев были разными, но об украинском языке речь еще почти 200 лет не заходила.
Однако во второй половине XIX века, когда и появилось понятие «Донбасс», уже наметилось разделение на «хохлов» и «москалей». При этом русские охотнее шли работать на донецкие шахты, чем украинцы. В 1897 году в горнодобывающей отрасли Донбасса русские составляли 74% рабочих, в металлургии – 69% при общем преобладании в регионе украинского населения. До середины 1930-х русские составляли большинство и среди специалистов и руководителей в Донбассе, особенно в угольной отрасли (позднее принудительная украинизация это соотношение изменила).
Историки разъясняют, что до реформы 1861 года русские крестьяне удерживались от переселения на южные земли административно-полицейскими мерами и круговой порукой общин. После реформы они стали охотнее переселяться на новые месте. В Новороссии цены на землю были ниже, чем в черноземных областях России, и ощущалась нужда в рабочих руках. Поэтому население Донбасса быстро увеличивалось.
Но при этом остается непонятным, почему русские крестьяне на новом месте не оседали на земле. И почему украинские землепашцы не столь охотно шли работать на шахты.
Влияние ландшафта и климата на хозяйственные стереотипы здесь проследить нетрудно. Русские крестьяне, живущие в зоне рискованного земледелия, легко меняли сезонные занятия и нередко зарабатывали деньги на оброк отхожими промыслами. Но украинцы столь же охотно уходили в чумаки, то есть переходили от земледелия к перевозке соли и рыбы, если этот промысел был более выгодным.
А значит, и этот фактор мало что объясняет.
НРАВЫ И КУЛЬТУРА
Немецкий географ Фридрих Ратцель, один из основоположников геополитического учения, писал в фундаментальном труде «Народоведение» (1888):
«Легкости, с какою русский приспособляется к народам, стоящим ниже его, он обязан своими завоевательными успехами... Малороссы со времен Петра Великого более открыты западным влияниям… и из всех русских стоят ближе всего к европейцам... Они подвижнее, восприимчивее, но отличаются большей мягкостью и меньшей решительностью и предприимчивостью, чем прирожденный колонизатор великоросс».
При этом сила Российской державы, по Ратцелю, «заключается в однообразии, напоминающем ее равнины; несмотря на свое обширное распространение, русский народ однороднее, чем какой бы то ни было народ Европы».
Ни слова о черноземах, преобладающем степном ландшафте и относительно мягком климате Новороссии и Малоросии. Ни слова о лесных водоразделах, суровом климате и бедных почвах северной и Центральной России. Вся сила русских якобы заключается в однообразии их равнин. А вся разница между великороссом и украинцем – «в большей просвещенности и большей мягкости последнего».
Еще в начале XVIII века это могло сойти за правду. Влияние украинской культуры на великорусскую тогда было огромным, прежде всего благодаря попам из Киево-Могилянской академии. Нередко это была трансляция культуры польской: силлабические вирши, кукольный театр-вертеп, иконы в манере барокко. Даже новое русское дворянство официально именовалось шляхтою (ср.: Императорский сухопутный шляхетный кадетский корпус в Петербурге).
Но уже к концу XVIII столетия положение изменилось. Украинские выходцы могли занимать ключевые посты в политике (Разумовские, Безбородко) и культуре (композитор Бортнянский, художник Боровиковский). Но они быстро русифицировались, как двумя столетиями ранее быстро обрусела татарская знать на русской службе.
А еще сто лет спустя среди образованных слоев населения в Донбассе уже определенно преобладали русские.
НЕУДАЧНАЯ УКРАИНИЗАЦИЯ
XII съезд РКП(б) в апреле 1923 года провозгласил курс на «коренизацию». Она заключалась в создании национальных элит и поддержке национальных языков и культур, нередко в ущерб русскому языку и культуре.
Если в 1923 году в Донбассе было всего семь украинских школ, то в 1928-м – уже 181. К 1932 году в школах Мариуполя не осталось ни одного русского класса. Переводились на украинский язык документы, вывески, газеты, даже разговаривать в учреждениях запрещали на русском языке.
Но в Донбассе украинизация вызвала глухой протест. Не посещали принудительных курсов украинского языка, не слушали украинского радио. Многие местные газеты ограничивались украинскими заголовками, а статьи печатали на русском. В результате этой народной обструкции украинизация в Донбассе к концу 1930-х была почти свернута.
Против украинизации работала и армия. Если наркомвоенмор Михаил Фрунзе (1925) поощрял коренизацию в РККА и создание национальных частей, то уже в начале 1930-х от этой практики отказались. Войска стали формировать не по территориальному принципу (срочная служба по месту жительства, краткие военные сборы), а по кадровому. На это решение повлияла коллективизация. Армия была преимущественно крестьянской, и ее боялись использовать для подавления деревенских бунтов, особенно против недавних земляков.
КАСТРЮЛЯ С БОРЩОМ
Север Донецкой и юг Луганской области сливаются в единый мегаполис – один из крупнейших в Европе. В лучшие времена его населяло свыше 7 млн человек. Этот мегаполис формировался как раз в 1930-е годы. К концу их в Донбассе проживало 5 млн человек, из них 3,5 млн – в городах. Население города Сталино (бывшая Юзовка, ныне Донецк) с 1926 по 1941 год выросло впятеро. Население Мариуполя-Жданова за тот же период – в 4,5 раза.
Быстрому росту населения Донбасса способствовала опять-таки коллективизация. В аграрных регионах Украины разразился голод, и крестьяне поневоле стали перебираться на донбасские стройки и шахты.
Среда мегаполиса – мощный плавильный котел. Она никак не способствует местечковому национализму. В мегаполисе местные говоры не формируются – напротив, сливаются в один. В Донбассе это знаменитый суржик, не менее известный, чем одесский говор.
Луганский исследователь Виталий Даренский пишет: «Никаких реальных социокультурных различий между потомками украинцев и русских на Донбассе, уже как минимум во втором поколении говорящих на одном языке и усвоивших одни и те же ментальные и поведенческие модели жизни, практически не существует... Традиционные этнические идентификации имеют на Донбассе реликтовый и маргинальный характер... Донбасс – полностью моноязычный (русский) регион, где количество реальных носителей украинского языка не превышает количество представителей кавказских диаспор».
Александр Генис рассказывает о своих луганских родственниках: «В их южном краю всегда ели борщ. Его варили из всего, что попадется под руку – мяса, грибов, утки. Борщ никогда не кончался. Он плавно перетекал из одного в другой, даже кастрюля не мылась». Когда в Луганск наезжала бабушка писателя, вышедшая замуж в другие края, она рассказывала, что борщ вообще-то добрые люди едят не всегда. «Однажды она даже сварила своим бульон, но никто не смог его есть. Борщ – огород в тарелке, а тут голая курица плавает – как утопленница. Эта палаческая простота внушила им отвращение, и бульон вылили в выгребную яму».
Вот этот борщ, который варится непрерывно, как чугун в домне, – лучшая метафора донбасского плавильного котла.
Конечно, локальных вариантов борща существует великое множество: донецкий, киевский, еврейский, полтавский, московский, одесский… В Кременчуге, как утверждает Игорь Клех, борщ варят даже без свеклы («а буряка мы никогда не кладем»).
Но вот кипел этот волшебный горшочек везде по-разному.
«ДОНБАСС ПОРОЖНЯК НЕ ГОНИТ»
Описание новейших донецких мифологем дала в середине нулевых годов Елена Тараненко в сетевом журнале «Дикое поле».
Ранние советские мифы напирали на трудовой энтузиазм, пафос индустриализации и шахтерский характер. «Донецк – город трудовой славы», «город терриконов», «город черного золота». Эти ритуальные идеологемы дополнял культ героев труда: горняков Стаханова и Изотова, металлурга Мазая.
Был также миф о «новом Вавилоне» – о Донецке как продукте смешения языков и народов. «Символы Донецка – перепачканные лица шахтеров, терриконы на фоне города, памятник шахтеру, держащему кусок угля... периодически оживляются в рекламных и печатных образах».
Была мифологема «Донецк – город роз» и лозунг: «Каждому жителю Донецка – по кусту роз!» Кстати, в традиционной символике розы, чрезвычайно многозначной, есть и метафора раскаленных углей.
Тезис о горняцком характере, упорном, но взрывном, проецировался даже на успехи донецкого футбольного клуба «Шахтер» (правда, лишь в советское время, в «Шахтере» Рината Ахметова уже практически не было местных футболистов).
В постсоветские времена возник другой тезис: «Донбасс кормит всю Украину». Один из бывших донецких губернаторов проронил по этому поводу: «Донбасс порожняк не гонит». Эта максима, в свою очередь, стала основой мифа о «донецких», устроивших у себя «государство беспредела» и насаждающих его по всей Украине. Отсюда требования «окружить Донбасс колючей проволокой» и лозунги типа «Донбасс – столица Уркаины». В ту пору у Украины было фактически три столицы: антагонисты Донецк и Львов и кое-как объединяющий их Киев.
«Наши сердца стали греть скифо-сарматские аналогии, мы построили детям скифский городок на бульваре Пушкина, а себе купили пиво «Сармат» … Употреблявшийся почти как проклятие топоним «Дикое поле» гордо примеряем на себя... На бытовом уровне Донецк – город самых красивых девушек в Европе; Донецк – самый загазованный город Европы… Эти мифы греют наше самолюбие и когда подчеркивают наши плюсы, и когда мы убеждаем себя в том, что нам хуже всех».
Примерно таким было самоощущение донецких жителей во время самого первого украинского майдана 2004 года. До войны оставалось 10 лет.
Татьяна Нефедова