Михаил Бойко Когда Освальд Шпенглер первым заговорил о связи, существующей между дифференциальным исчислением, принципами организации прусской армии и средневековой готикой, – это было воспринято как эпатаж удрученного ходом Первой мировой войны немецкого интеллектуала. В действительности уже древние греки могли много порассказать о связи между творением и личностью творца, архитектурным сооружением и культурой, царившей в момент его создания. Античные историки, касаясь варварских народов, немалое внимание уделяли описаниям их жилищ.
Древние говорили, что «у молчания есть разный язык». Необязательно обладать Пифагоровым слухом, способным уловить музыку небесных сфер, чтобы расслышать, что и средневековый собор, и буддистская пагода, и китайский дворец, и арабская крепость молчат совершенно по-разному. По-разному молчат даже египетские и мексиканские пирамиды.
Но нужно быть древним греком и видеть в чисто витальном половом влечении этическое благо, чтобы до конца постигнуть эстетику колонн и фризов. Требуется минимальная богословская подготовка, чтобы разобраться в «готеологии» (Gotheologia) средневекового собора. Только око, подернутое ряской аристократического развратца, способно оценить холодную картезианскую эротику классицизма – гибридное бытие, так естественно навевающее сны в духе Расина и маркиза де Сада.
Для нас мысль, что проникновение в чужое жилище сродни ритуальному овладению женщиной, отдает фрейдовской онейрокритикой. Древние же понимали эту мысль буквально. Овладение иноземкой означало преодоление коммуникационного барьера. И там, где коммуникация приветствовалась, завоеватели искали жен среди порабощенных. Города, быт и культура завоеванных народов в этом случае оставалась нетронутыми.
Совсем по-другому обстоит дело в современной архитектуре. Когда Ле Корбюзье говорил, что «человек – существо геометрическое», он имел в виду совсем другую геометрию, чем Витрувий. Древняя архитектура была проникнута человеческой мерой, золотым сечением – технологией, позволяющей устанавливать подобие между частью и целым. Древние могли предавать пространству сакральный статус, благодаря чему, например, заурядный разврат, которому предавались прекрасные баядерки в индийских храмах, превращался в космическую мистерию. В современной архитектуре главенствует функция. Косая крыша предназначается для стока воды, а не для обозначения угла, под которым в данной культуре мир идей проецируется на мир явлений.
Трудно ожидать метафизического благовествования от похожего на фанерный ящик садового домика или современного многоэтажного жилого дома. Но еще хуже обстоит дело с современными авангардистскими постройками в духе Гауди и Нимейера – сооружениями, похожими на волосяной ком или печенье с шоколадной глазурью, пчелиные соты или последствие железнодорожной катастрофы. Это «белый шум», бессвязное хаотическое бормотание, противоположное исполненному глубокого смысла немотствованию.
Август Швейцер говорил о «благоговении перед жизнью». Сегодня впору говорить о «благоговении перед пространством». Античная и средневековая европейская архитектура несет в себе учение об организации пространства, разработанное не менее скрупулезно, чем в китайском фэн-шуе. Возможно, тогда европейская культура, жившая до сих пор только разрушением унаследованных смыслов и табу, обретет возвратное движение. Тогда мы уже не будем считать гениальными железобетонные нагромождения, годные лишь для иллюстрации стадий канцерогенеза, и, напротив, считать мастерство древних зодчих – тоталитарным искусством и виртуозной техникой введения единомыслия.
Проект не столь уж утопический, если помнить, что человеческих слов и дел весьма недостаточно, не только чтобы выразить, но и исказить Смысл.
Дарья Гармоненко