Людмила Вязмитинова В понедельник, 26 января, в помещении кафе-клуба "ПирОГИ на Никольской" состоялся авторский вечер поэта Виталия Пуханова, презентовавшего свою новую книгу "Плоды смоковницы" (Екатеринбург: У-Фактория, 2003). Вел вечер сам автор, что было воспринято присутствующими совершенно естественно: все уже давно привыкли к его положению одинокой звезды на небосклоне нашего структурированного литературного пространства, разбитого на тусовки или, скажем, на группы, внутри которых существует определенное эстетическое взаимосогласие. Пуханов же, заявивший о себе, как и большинство его ровесников, в середине 90-х, когда на повестке дня стояла задача преодоления "смерти автора" и выработки адекватной времени эстетики "прямого личного высказывания", как будто бы и не заметил сложных эстетических поисков своих ровесников. Стих его книги "Деревянный сад" (М.: Новая Юность, 1995), вызвавшей много откликов, был прост, временами даже скуп, и говорил он прямо и непосредственно от своего "Я" (время от времени переходя на "Мы"). Говорил он о смерти и жизни, больше - о смерти, точнее, о ситуации смерти, в которой приходится жить и говорить поэту. И парадокс заключался в том, что только "...мертвый помнит жизнь, / А у живого / Нет памяти, ни памяти о ней". Иными словами, признание себя мертвым вместе с великой и вечной поэзией и стоическая работа если не по возрождению ее, то по сохранению памяти о ней и всех ушедших великих, кто был ей сопричастен, и есть настоящая жизнь - хотя и в ситуации смерти.
Эта позиция, углубившись и став эстетически более отточенной, просматривается и в новой книге, в которую вошли и стихи из "Деревянного сада", что позволило автору только усилить выражение своей позиции. И становится окончательно понятно, что речь идет о символе смерти, всегда знаменующем собой конец эпохи и требующем от переживающего ее в полном понимании стоицизма и позиции жертвенности. Что и демонстрирует Пуханов. "Проходят времена, - обращается он к читателю, - вот-вот пройдет и это, / Для горя нового очищены сердца, / Не бойся ничего, останься до конца!" В отношении же себя у него постоянно возникают образы жизни как бы с другой стороны бытия и перерезанных вен, из которых течет кровь, выполняя жизнестроительную функцию.
Эстетика новой книги Пуханова все-таки несколько иная. К присущей ему очень личным образом используемой центонности присоединяется как бы несколько большая плавность речи и более учащенный ритм, напоминающий частый пульс. А главное - c непоколебимым упорством отстаивая свою жизненную и эстетическую позицию, он делает почти невозможное: держит и развивает то, что можно назвать традицией традиции, привлекая читателей и почитателей из самых разных групп нашего все-таки такого структурированного и поляризованного литературного и общекультурного пространства:
Я не нашел развалин
Сталинграда
И не узнал: чем кончилась
война.
Бессмертны все, бессмертны
все, не надо,
Не надо виноградного вина.
И хлебного бродилова не надо,
Сухих чернил и захмелевших
слез, -
Учись, поэт, учись пьянеть
от яда
До полной гибели всерьез.
Живи один и повторяй одно:
Прекрасна жизнь, как старое
вино!
Воскреснут мертвые, и,
чтобы ни случилось,
Они прольют и разопьют его.
А ты допей все то,
что просочилось.
