0
2551
Газета Интернет-версия

28.10.2010 00:00:00

Весь охвачен метелями

Александр Лавров

Об авторе: Александр Васильевич Лавров - литературовед, доктор филологических наук, академик РАН, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН. Джон Малмстад - литературовед, профессор Гарвардского университета (США).

Тэги: белый, биография, жизнь


белый, биография, жизнь

В числе изданий, готовящихся к печати в академической серии «Литературное наследство», – том «Автобиографические своды Андрея Белого». В книге, подготавливаемой Александром Лавровым и Джоном Малмстадом, представлены хроникально-документальные свидетельства, реконструирующие историю жизни автора, контакты с современниками, круг чтения, участие в литературной и общественной жизни и т.д. Основу книги составляют два произведения, в которых тщательное воспроизведение биографической событийной канвы сочетается с анализом и ретроспективной оценкой пережитого, – «Материал к биографии», охватывающий период от рождения (1880) до 1915 года, и «Ракурс к Дневнику», в котором характеризуется почти все время активной творческой деятельности Белого с 1899 по 1930 год, а также некоторые другие аналогичные тексты Белого.

К 130-летнему юбилею Андрея Белого публикуется фрагмент из «Материала к биографии», характеризующий начальные месяцы 1901 года,– время, когда во многом определилась творческая личность и сформировалось духовное самосознание писателя.

Андрей Белый

1901 год

Этот год переживался мною как единственный год в своем роде: переживался он максимальнейшим напряжением; первая часть его мною переживалась, как исключительно благая: это был первый год нового столетия, так сказать новой эры; впоследствии Рудольф Штейнер сказал, что в начале столетия даже зори переменилися; этот год стал для целой группы людей, разрозненных в то время и друг друга не знавших, – эпохой зари; вместе с тем: этот год был началом осознания себя символической школы искусства; Александр Блок писал впоследствии об этом годе, что уже первые дни его протекали под другим знаком, чем дни 900 года; для меня этот год был годом максимального мистического напряжения и мистического откровения; все лето 901 года меня посещали благие откровения и экстазы; в этот год осознал я вполне веяние Невидимой Подруги, Софии Премудрости. Кроме того: весь этот год для меня окрашен первой глубокой, мистическою, единственной своего рода любовью к М.К.М. [Маргарита Кирилловна Морозова; 1873–1958. – Публ.], которую однако не смешивал я с Подругой Небесною; М.К.М. в иные минуты являлася для меня лишь иконою, символом лика Той, от Которой до меня долетели веянья. <┘>

Главенствующие осознания этого года: 1) Откровение Софии, 2) Духа иоанновой, белой зари, 3) Осознание, что «уже – заря», 4) Ожидание Денницы; кроме того: завязываются в этот год встречи с рядом людей, глубоко влиявших на меня около десятилетия и более: я встречаюсь впервые с Львом Львовичем Кобылинским (Эллисом), с М.А.Эртелем, с теософами (с Батюшковым, Гончаровой), с Минцловой, игравшей впоследствии такую важную роль в моей жизни, с Мережковским, с Гиппиус, с Валерием Брюсовым; первое, хотя и шапочное знакомство с Метнером (Эмилием) происходит в этом же году; в этом же году я впервые вижу Рачинского и посещаю первый концерт М.А.Олениной-д’Альгейм; в этот же год происходит моя встреча с поэзией Александра Блока; появление странной фигуры Анны Николаевны Шмидт происходит опять-таки в этом году. В этом же году складываются основные ноты моего творчества; и самое крещение меня моим псевдонимом «Андрей Белый» происходит в этом году; отсюда, из этого года, протягиваются нити, складывающие мое будущее; опять-таки: первое падение мое с женщиной происходит в этом году. 1901 год отрезывает меня от моего теневого отрочества и юности; и предо мной открывается перспектива шумных лет; в этот же год я осознаю впервые отчетливо, что мой путь – не путь науки и что естественный факультет – лишь случайная веха моего развития. Этот год есть год моего совершеннолетия: мне – 21 год.

Январь

Весь охвачен метелями; мне в метелях слышится шум восстания мертвых; и нота Вл. Соловьева: «Конец уже близок: желанное сбудется скоро». Мы с Сережей [С.М. Соловьев. – Публ.] углубляем наши теории о «белых началах», о Духе Утешителе; мы отыскиваем в Москве места, которые нам кажутся овеянными благодатью (сюда «белый тракт» – Дев<ичий> Монастырь, Дев<ичье> Поле, Пречистенка, Храм Спаситель); в то же время углубляются мои разговоры с Петровским, который мобилизирует против моей мистики всю силу своей иронии и скепсиса. В этот же месяц я особенно переживаю музыку, особенно часто посещая концерты и частную оперу (увлечение Римским-Корсаковым); с этого месяца и весь последующий сезон я посещаю Художественный театр; у Соловьевых мы продолжаем обсуждать детально Мережковского; О.М.Соловьева переписывается с Гиппиус, с Ал<ександрой> Андр<еевной> Кублицкой-Пиоттух, матерью Блока. Дома я в это время попутно принимаюсь за изучение Герберта Спенсера («Основные начала», «Основание биологии»); кажется, к этому времени выходит «Учение о Логосе» С.Трубецкого; если так, то мы с Сережей начинаем внимательно изучать это сочинение.

Февраль

Метели еще бурней; весь этот месяц овеян для меня метельным вихрем; наши ожидания какого-то преображения светом максимальны; мне начинает казаться, что уже мы на рубеже, где кончается история, где за историей начинается «восстание мертвых»; и тут-то по газетам на небе вспыхивает новая звезда (она вскоре погасла); печатается сенсационное известие, будто эта звезда – та самая, которая сопровождала рождение Иисуса младенца; Сережа прибегает ко мне возбужденный, со словами: «Уже началось». Нам 3 дня кажется, что уже начались события огромной апокалиптической важности; мы формулируем нашу мистическую символику приблизительно в таких терминах: Дух Утешитель будет иметь в истории такое же воплощение, как Христос; он родится младенцем; его мать – женщина, которая будет символом Церкви (Жены Облеченной в Солнце), рождающей новые слова, Третий Завет; «Жена Облеченная в Солнце» – София; Мария родила младенца Иисуса; София родит Духа Истины; Дух Истины – трактовался мною, как «белый всадник» Апокалипсиса, открывающий эпоху кратковременного сияния Истины пред началом окончательного гонения на нее. Воссияние звезды было знаком для нас с Сережей, что «младенец» уже родился; «белые начала» – печати Духа: венцы его окружения; мы делим людей на «белых» и не «белых»; мы исследуем «белизну». Оказывается по Сереже: в семействе Поливановых (покойного Л.И.) много «белых начал»; (я не подозревал еще, что Сережа влюблен в М.Д.Ш., внучку Поливанова).

Вторым важным событием этого месяца – моя встреча глазами с М.К.М. на симфоническом концерте во время исполнения бетховенской Симфонии; и отсюда мгновенный вихрь переживаний, мной описанный в поэме «Первое Свидание». С той поры совершенно конкретно открывается мне: все учение о Софии Премудрости Вл. Соловьева, весь цикл его стихов к Ней; и моя глубокая и чистая любовь к М.К.М., с которой я даже не знаком и которую я вижу издали на симфонических концертах, становится символом сверхчеловеческих отношений; мне становится ясным, что «мистерия новой любви» есть мистерия, образующая новую Иоаннову Церковь «детей любви»; открывается внутренне и статья «Смысл Любви» Владимира Соловьева, который в эти дни как бы невидимо присутствует с нами, который вмешивается своею благою рукою «оттуда» во все события моей мистической и «эротической» жизни. Метель, музыка, Она, М.К.М., Откровение Иоанна, – вот лейт-мотивы этого месяца; они вытесняют из моей души все прочее; Университет, естествознание – все отлетело куда-то, хотя я механически продолжаю работать в химич<еской> лаборатории.

Третьим большим для меня событием этого месяца есть неожиданное, даже пугающее меня обращение Петровского к истокам Православия; совершенно потрясенный, он приходит ко мне и говорит, что какая-то благая рука его ведет к Богу; этот стремительный поворот его к Богу и к Церкви после месяцев максимального бунта и розановских, демонических подмигиваний даже пугает меня; как до этого Петровский показывал мне свой «диаволов» язычок, так теперь, обращенный к Богу, он весьма интенсивно переживает нападение на себя «темной силы»; даже в моих словах ему чуется привкус «антихристовщины»; он подозревает в людях одержание бесами; и его жест – покаяние, смиренная молитва и боязнь заглядываться в «бездны»; а – «бездны ужаса» роятся вокруг него; он приходит ко мне в этих настроениях, просиживает до 2-х часов ночи, и наши разговоры о Боге и диаволе переходят порою в какие-то мистические сеансы, когда мне начинает казаться, что «бесы», его окружающие, прилипают ко мне; в нем для меня явная нота «гюисмансовщины». Он поднимает во мне всегда лейтмотив беса, Антихриста.

Так в этот месяц и в следующий я переживал то именно, что переживает герой моей второй «Симфонии», Мусатов; вторая «Симфония» – случайный отрывок, почти протокольная запись той подлинной, огромной симфонии, которая переживалась мной ряд месяцев в этом году.

Март

Все лейт-мотивы предыдущего месяца и января развиваются; но параллельно с ними вырастает и начинает все покрывать лейт-мотив моей мистической любви к М.К.М.; поэзия Фета и Лермонтова мне звучит прообразовательно; во всех любовных стихотворениях Фета – отблеск одной любви: любви Мировой Души к рыцарю; я ощущаю себя этим рыцарем – одновременно рыцарем Небесного Видения и земной иконой Ее; эта земная икона – М.К.М. Кроме концертов я начинаю видеть ее на Арбате и в Денежном переулке – в часы, когда она возвращается домой; лошадей ее, кучера ее я знаю в лицо; с этой поры я ежедневно после обеда начинаю бродить вдоль Арбата, вдоль Денежного переулка, вдоль Воздвиженки в надежде встретить М.К.М. Она уже знает меня в лицо; и мне кажется, что взгляд ее, на меня обращенный, – взгляд добрый и ласковый; лейт-мотив этого времени – еще ненаписанная строчка Блока, с которой я встречусь уже через 7 месяцев: «Я озарен: я жду твоих шагов». <┘>

Страстная неделя для нас с С.М.Соловьевым совершенно необычна; вся она залита весной, солнцем, зарею, обетованиями Апокалипсиса и «встречами» на Арбате и на Пречистенке; не Арбат, не Пречистенка места наших прогулок, а – Вечность, как я писал: «Выходим в Вечность – на Арбат». Иногда я провожу С.М.Соловьева к его репетитору Д.С.Новскому, католику, поклоннику Вл. Соловьева, который часто присутствует за чайным столом Соловьевых. <┘>

В этот же месяц происходит первое знакомство А.С.Петровского с Соловьевыми; А.С. производит на О.М.Соловьеву огромное впечатление; она начинает ему верить во всем; в этот же месяц с А.С.Петровским мы чаще и чаще беседуем о Серафиме, Сарове, Серафимо-Дивеевской обители, где у него в монашках сестра; я читаю биографию Серафима и все более и более проникаю в дух апокалиптический Дивеева; А.С. переписывается с Дивеевым; так традиция Дивеева начинает входить в мою душу; одновременно: я читаю все, что можно прочесть об Оптиной Пустыни и о старце Амвросии, перечитываю «Братьев Карамазовых»: «Алеша» мне видится «белым»; я читаю и биографию, написанную К.Леонтьевым, «Отец Зедергольм». Монастырь, затвор представляется мне желанною тихою пристанью; так А.С. все более и более влияет на меня в нем развивающимися монашескими нотами.

Апрель

В апреле как-то на время ломается линия 1901 года, которая до сей поры шла «crescendo» (январь–февраль–март!); погода портится; льют дожди; дом М.К.М. – покинут; окна – завешены; я переживаю разлуку с ее образом, как разлуку вечную; мне кажется, что более мы никогда не увидимся, что до осени мы не доживем; вместе с тем: вместо благих и светлых нот начинают подыматься темные апокалиптические ноты: ноты врага и Антихриста; Москва мне кажется жуткой; на улицах встречаешь какие-то рожи; все восприятия и все темы дня звучат для меня в тональности: «Держись, враг собирается оборвать ноты света»; я ощущаю нечто вроде долга: держаться и в чистоте нести завет служенья Непостижной; Соловьевы очень рано уезжают в Дедово; папа уезжает председателем экзам<енационной> комиссии куда-то (кажется, в Казань); мама к первому маю уезжает в деревню; мы с А.С.Петровским часто видаемся (он живет около Остоженки в Дурнове переулке, в доме Осетрынькина); мы с ним углубляемся в гностические бездны; меня интересует теософия цветов; я делаю открытие, что красный цвет – феноменален, призрачен; пурпур – ноуменален, ибо он соединяет линию спектра в круг; во мне складывается та концепция цветов, которую я впоследствии изложил в статье: «Священные цвета». А.С. меня заинтересовывает религиозно-философским кружком Новоселова; он собирается ехать к последнему в Вышний Волочек; там ожидается Мережковский; мы с ним интересуемся простыми газетными известиями, провидя в фактах русской действительности некие апокалиптические персты; между тем надвигаются университетские экзамены, которые в этом году для меня гораздо ответственнее, ибо все 2-ое полугодие я почти не посещал лекций.

Май

<┘> Экзамены протекают неожиданно легко, почти не задевая за душу; иными событиями я весь переполнен в течение этого месяца.

Во-первых, когда после дождливого и холодного апреля вдруг наступили жаркие, майские дни, то мы с А.С.Петровским переживали незабываемые вечера грозных предчувствий какого-то огромного будущего; А.С. в эти годы всегда поднимал во мне переживания грозного, над нами нависшего «конца»; гром апокалиптических событий из будущего ясно чувствовался; просидев вечер у Петровского, я возвращался домой Мертвым переулком и переживал Москву совсем по-особенному; целые ночи я проводил в моей арбатской квартире без сна, пугаясь тишины и мрака углов неосвещенных комнат; иногда со мной просиживал А.С. Тогда мы забирались на балкон (третьего этажа) и сидели, повисая над темным Арбатом в ожидании рассвета; А.С., шутя, говорил, что в нашей пустой квартире по ночам в комнате заводится некое злобное, астральное существо, «Козерог», распадающееся прахом к рассвету; и шутя, фантазировал, что у нашей кухарки, Дарьи, имеющей очень длинные уши и находящейся в тайных сношениях с «Козерогом», – растут уши; выходило, что Дарья – медиум; и как только вечером она уляжется спать, так тотчас же ее освободившиеся астральные силы материализуют в пустой гостиной, среди чехлов, – «Козерога»; я прибавлял соли к шуткам Петровского, в результате чего мы друг друга приводили в очень взвинченное настроение; и пустая квартира казалась наполненной шорохами; «Козерог» – появлялся: мы забирались на балкон, озирали сонный Арбат и смотрели, как начиналось на востоке порозовение; это белое утро описано мною в последних отрывках второй части «Симфонии». В одну из таких майских ночей после успешно сданного экзамена физики, когда в один день распустилась сирень и в некоторых частях Москвы разливался аромат сирени, – я почувствовал сильное вдохновение: я выставил рабочий столик на балкон, поставил свечку и всю ночь напролет писал: была написана почти вся 2-ая часть 2-ой «Симфонии» в эту ночь; и эта ночь отразилась в этой части; все то, что разливалось для меня в заревом воздухе ночи, то вылилось в образах 2-ой «Симфонии»; я чувствовал определенно, как пером моим водит чья-то рука; никогда я не писал так безотчетно, как в эту ночь; и странно: многие факты 2-ой «Симфонии» имели место в Москве, но позднее: в 904, 903, 905 годах; я считаю, что в некоторых фразах этой «Симфонии» есть предвидение <┘>.

Написав ночью 2/3 второй части «Симфонии», я с утра принялся за продолжение; характерно: эта часть написана в ночь с Троицына дня на Духов день; в Духов день она была закончена к 5 часам дня; едва я успел окончить – звонок: Сережа, приехавший из Дедова; я ему тотчас же прочел эту 2-ую часть, окончившуюся сценой в Девичьем Монастыре; эта сцена поразила Сережу, и он высказал желание тотчас же отправиться в Монастырь на могилу Владимира Соловьева; мы – отправились; нас поражала Москва: мной описанный «золотой Духов день» еще длился; он был точно такой, каким я его описал; и Монастырь – был таким же точно; мы посмотрели на красный домик, перед которым «монашка сгорала в закатном блеске» (он перекрашен, а сцена с монашкой – списана с натуры), и пошли к могиле Вл. Соловьева, перед которой долго стояли в молчании, как бы испрашивая у него благословение на «подвиг нашего будущего служения»; на другой день Сережа увез меня в Дедово, где прочел 2-ую часть М.С. и О.М.Соловьевым; М.С. тогда же решил, что «Симфония» должна быть напечатана. Дни в Дедове – продолжение незабываемых московских «священных» дней; они полны разговорами огромной важности и овеяны тенью Владимира Соловьева; помнится ночь, накануне моего отъезда, проведенная в лодке на пруде, когда мы с Сережей, зажегши свечу, читали «Апокалипсис»; к нам потом присоединился покойный М.С.Соловьев.

Окончание мая помнится мне под знаком усталости, разбитости после страшного напряжения душевных сил «прочесть тайну зари 901 года»; в дни этой душевной усталости совершилось первое мое падение с женщиной, оставившее в душе весьма болезненный след; впрочем, этот след быстро прошел, когда я после экзаменов уехал в деревню, в «Серебряный Колодезь»; и – новая волна огромных переживаний мистических на меня налетела.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Попытка монетизировать защиту окружающей среды как признак агонии западного мира

Попытка монетизировать защиту окружающей среды как признак агонии западного мира

Дмитрий Гусев

Глава “Роснефти” на Веронском форуме рассказал, кому выгодна политика форсированного энергоперехода

0
782
Байкал готовится к натиску туристов

Байкал готовится к натиску туристов

Владимир Полканов

Развитие инфраструктуры и контроль над потоками отдыхающих позволят обезопасить экосистему озера

0
1155
Андрей Фомин: «С Максимом Никулиным мы не конкуренты»

Андрей Фомин: «С Максимом Никулиным мы не конкуренты»

Елизавета Авдошина

В Москве готовится к открытию «Театр на Цветном»

0
1242
В Москве пройдет финал премии детского и юношеского танца

В Москве пройдет финал премии детского и юношеского танца

НГ-Культура

0
1206

Другие новости