Рустам Рахматуллин
Писатель-архитектор Андрей Балдин. Фото Александра Фролова
Набейте в поисковике: «писатель, архитектор», нажмите опцию «картинки» – и среди разных лиц увидите два русских: Андрея Балдина и Николая Львова. Но аналогия с универсальным гением эпохи Просвещения – не то, что я хочу сказать.
В случае Львова «писатель, архитектор» значит «то писатель, то архитектор». Формула для гения эпохи – «то академик, то герой…»
В случае Балдина нужно читать «писатель-архитектор».
Львов – писатель среди русских архитекторов.
Балдин – писатель-архитектор.
Это не то же, что поэт, окончивший МАрхИ. Это не архитектор, пишущий программы, манифесты, мемуары и корпоративные стихи для хора.
Это сама архитектура пишет.
Пишет, к примеру, о Москве. Как ей с ней трудно, интересно. Не архитекторам – архитектуре. Как трудно архитекторам, мы слышали. Письмо Андрея Балдина – не об архитектуре Москвы. Это письмо архитектуры о Москве.
Есть же литература о Москве. Теперь вот есть о ней архитектура. Книги Балдина – «архитектура о».
Все его книги – книги говорения архитектуры о географическом пространстве и пути. Пространственное искусство говорит в них о самом пространстве. Само о самом.
Все его книги – говорение архитектуры о литературе. О Карамзине, к примеру. О Толстом. О Чехове. Какое, кажется, архитектуре дело до писателей? Но есть же всякая литература об архитектуре. Гоголь о ней писал, ему до нее было дело. Теперь архитектура говорит о Гоголе, и это Балдин.
Дальше порядковое усложнение, очень архитектурное, а значит, балдинское: говорение архитектуры о литературе-в-географии. Не просто о Карамзине, а о Карамзине в пространстве. Сколько написано о путешествии Карамзина, но все написанное было не архитектурно. Не пространственно.
Или такая сложность: говорение архитектуры о календаре. Церковном. Праздничном. И тут же усложнение порядковое: о Москве в календаре. И двухпорядковое: о Москве Толстого (Чехова) в календаре. Это архитектурно сложно. Многомерно. Преумножено (любимые слова Андрея).
Чтобы понять и полюбить его письмо, нужно представить, как архитектура мыслит книгу. Или место. Или время. Или человека.
Она их мыслит как предмет архитектурного устройства.
В домашних лекциях, записанных на видео после открытия болезни; на видео, где с беспощадной громкостью отсчитывают время настольные часы, даже когда их выставляют вон, – Андрей пытался объясниться. Под стук обратного отсчета, которого он сам не слышал, говорил о понимании. Последние минуты уделял непонимающим. Архитектура в нем, не успевая высказаться о Толстом (Андрей оставил рукопись пяти томов о нем), спешила объясниться с толстоведами…
Общее чувство таково: уход Андрея Балдина разительно не нужен. Смысла не найти. Допущена ошибка.
Но сам Андрей искал бы смысл.
Что, если это знак ухода мыслящей архитектуры? (Не путать с мыслью об архитектуре.) Мыслящей о мире? Обо всем, что вне ее самой, но подлежит – или еще недавно подлежало, или подлежать могло бы – устроению архитектурному.
– Андрей, ты как там?
– Приключение самое занимательное. Прелюбопытные ландшафты. Сложный счет измерений. Движение нелинеарное. Прибавление света.
