Анна Маркина
Сказки Пушкина. Мама читала про медведицу, которой мужик брюхо распорол и медвежатушек в мешок поклал, а я плакала навзрыд. «Руслана и Людмилу» знала огромными кусками наизусть. Эти сказки – первое столкновение с мышлением в столбик.
Пьесы Лопе де Вега, воспринятые вначале через советские экранизации, а потом прочитанные. Второе мое большое прикосновение к рифмующимся словам. «Собака на сене», «Учитель танцев»… Я могла продолжить любую фразу за любым из персонажей. Это была первая баррикада поэзии, отвоевавшей у меня львиную долю жизни.
Ирвинг Стоун. На Новый год мне подарили собрание сочинений, и я нырнула в биографии великих людей. Ван Гог, Микеланджело, Джек Лондон… Вслед за ними я мечтала успеть сделать что-то большое. Занимательная подробность: до старших классов я ужасно картавила, звук «р» не покорялся. В 15 лет я придумала такой метод борьбы: три дня читала вслух книгу про Авраама Линкольна, тщательно выговаривая каждую букву каждого слова («Республиканцы», «ипохондРия», «пРезидент»…). Теперь у меня гладкая речь.
Проза Пастернака. Не только «Доктор Живаго», но и рассказы, «Охранная грамота», «Детство Люверс». После «Детства...» у меня наблюдалось что-то сравнимое со стилистическим солнечным ударом: шкура белой медведицы на полу была похожа на опавшую хризантему. Так разве можно? То же – со всеми романами Саши Соколова. Ассоциативность с зазором, воздух между шестеренок текстового механизма – высшая точка лиризма.
комментарии(0)