Какая жизнь прошла среди развалин

Когда прелестная калмычка ему шепнет тихонько «да»… Иван Аргунов. Портрет калмычки Аннушки. 1767. Государственный музей керамики и «Усадьба Кусково XVIII в.»

Когда прелестная калмычка

ему шепнет тихонько «да»,

тогда оставит он привычку

бродить, меняя города.

Опутают полынь и кашка

босые ступни степняка,

и никакая больше ласка

ему не будет так сладка.

– Прощай, отрадное кочевье,

прощайте, милые друзья,

отныне сладкое веселье

вкушаю в гуще бытия.

И Велимир, внимая, замер,

в раскосый всматриваясь 

взгляд,

он понял, что навек ужален

и нет ему пути назад.

И он в кибитку кочевую

забросил странника суму,

и стали жить они, воркуя

про непонятное уму.

И век проходит 

в бормотанье

невыдуманных жарких слов,

обозначающих названья

сверхчеловеческих основ.

Нечеловеческое горе

растает за степной межой,

а рядом звонкий смех и море

в глазах калмычки молодой.

На выставке 

Архипа Куинджи

Татарник над кручей 

днепровской,

а, может быть, чертополох

украсил собой эту плоскость

и лучшего сделать не мог.

Цветущий на склоне 

татарник

и южная ночь при луне...

Потом одинокий молчальник

закат нарисует в огне.

Художник в пространства

родные

безбрежными далями взят;

горят его краски доныне,

не меркнут – как красный 

закат.

На Шукшинском утесе

Попеременно –Љ то Шукшин,

то Разин

сюда приходят мять ковыль

седой.

Упругая трава прямится 

сразу,

ей не впервой прямиться 

под ногой.

Вычесывает ветер ость 

из гривы

волнистой серебрящейся 

травы,

и вижу я сквозь дикие оливы

два силуэта у степной горы.

Алтаец взял казацкую 

привычку

на меловой горе рассвет 

встречать,

над Доном стоя, зажигая 

спичку,

в свою Сибирь не хочет 

уезжать.

Его скрывает ночь, 

и с новым солнцем,

будя бывалых хуторских рубак,

дразня их соблазнительным 

червонцем,

за мужиком является казак.

Заслышав торжествующее 

ржанье,

волнуется серебряный ковыль.

Стихает топот, степь 

опять в молчанье,

и оседает на дорогу пыль.

Тютчев в Греции

(осень 1833 года)

Он с важным порученьем

в Навплионе.

Что за столица: камни

и трава,

кривые улочки, руины

бастиона?

Эллада в древности была

не такова.

Не пишется. Приснились

Агамемнон,

Кассандра, Клитемнестра

и Орест,

их настигает страшный

демон гневный,

безжалостный отмститель

здешних мест –

как будто медный всадник

Фальконета

над ними нависает на коне...

Как хорошо, что робкий

отблеск света

ему забрезжил в греческом окне.

Обратный путь лежит

через Микены:

могилы и гробницы, тишина;

они-то знают, эти рвы

и стены,

какая здесь таится глубина,

какая жизнь прошла среди

развалин,

какой здесь гул пронесся

и затих –

средь бывших портиков,

покоев, спален.

Но как все это положить

на стих?

Кузнечики стрекочут, небо 

сно,

и от вины избавленный 

Орест

кладет конец отмщениям

ужасным

и гонит страх из этих

                       древних мест.