Один гражданин пришел сдать бутылки...

У трижды судимого алкаша, подсобного рабочего из продмага на 2-й Хуторской, и уши были другие, и шея потоньше, и голова не круглая. Но суть схвачена верно. Репродукция плаката С. Пономарева. © РИА Новости

Вот очередные истории из моего собрания.

Боря – подсобный рабочий магазина на 2-й Хуторской. С Борей – это целая история. Да и со мной.

Напросившись после окончания журфака МГУ в Туву, я выписался из Москвы, а когда вернулся (1971), оказалось: потерял московскую прописку. В конце концов мне дали временную прописку, но с ней никуда на работу не брали, только через бюро по трудоустройству, а бюро посылало только на самую тяжелую работу, и ты обязан был не меньше года отработать там. Меня послали в магазин на Хуторской. Напарником моим стал Боря – года на три старше, трижды судимый алкаш. Работали мы через день, по 12 часов. Работа такая: разгрузишь замороженные туши, потом – грузовик с водкой, потом сахар, мука, колбаса, сосиски, да еще надо в зал поднимать из подвала нужное: бакалею, мясо, спиртное. Перекуры были редкие.

Как-то в магазин привезли замороженные говяжьи туши с мясокомбината. Боря, как всегда, был пьян. Тащу один, согнувшись в три погибели. Тут слышу немецкую речь – туристы непонятно как забрели на задворки магазина.

Тротуар узкий, рефрижератор стоит впритык, им никак не пройти. Один из туристов, протискиваясь, задел меня.

Испуганный, произнес:

– Entschuldigen Sie bitte! (Извините, пожалуйста!)

Я, конечно, ответил:

– Keine Ursache! (Ничего!)

Туристы ушли, удивленно оглядываясь.

А Боря уважительно спросил меня:

– Че ты ему сказал?

По правде, я мог сказать по-немецки не только это. Уже работая в магазине, поступал в аспирантуру. Сдал кандидатские экзамены по философии и немецкому языку – на отлично. А до экзамена по американской литературе дело не дошло. В Институте мировой литературы отказались экзаменовать меня – подсобного рабочего.

Ну вот... Боря с утра распивал с местными «плодово-выгодное». Винный открывался в 11 утра. Но Боря выносил с черного хода местным ханыгам вино, за это ему наливали стакан. К обеду он еле стоял на ногах, и мне вкалывать приходилось за двоих.

Я, может, и не вспомнил бы его, не будь того случая…

Один гражданин пришел сдать бутылки. Бутылка – 12 коп., но продавщица Нинка принимала за 10, вся местная пьянь это знала. Товарищ пошел на принцип, стал требовать 12 коп. Нинка, конечно, послала его. Тот потребовал жалобную книгу. Тогда Нинка просто закрыла отдел и вышла через служебный вход во двор, где мы с Борей сидели на ящиках и курили.

Тот идиот разыскал-таки Нинку и опять за свое:

– Дайте жалобную книгу!

Такие казусы и раньше случались, но с ними уже разбирался Боря и местные ханыги, которые целый день околачивались возле винного, иногда помогали разгружать машину за стакан (каждому).

Боря ему по-хорошему:

– Мужик, отвали!

Того это почему-то обидело. Стал рваться к директору. Боря отошел на пять минут.

Я курю и вижу: валит кодла во главе с Борей, причем у одного в руках дрын, у другого – дрель. Счет пошел на секунды.

Я перехватил Борю и тихо сказал:

– Боря, если тронете мужика, я сейчас пишу заявление.

Он сразу понял: напишу, и завтра меня не будет, и лафа его кончится, придется вкалывать.

– Кирюха твой? – спросил Боря.

– Первый раз вижу. Но нельзя же мордовать человека за две копейки.

– Лады. Но пусть здесь больше не ходит.

Недели через две человек опять объявился с бутылками и завел ту самую канитель про 12 коп. Меня почему-то в тот день не было. Узнал я случайно от кого-то из местной шпаны, что несчастного увезла скорая.

Когда я уже давным-давно не работал на Хуторской, умерла мама. Я раз в неделю навещал отца, мыл его в ванной, варил здоровенную кастрюлю щей: шинковал кочан капусты, три моркови, три луковицы, лавровый лист и банка китайской тушенки «Великая стена». Достать тушенку обычному человеку было невозможно. Боря выручил: вынес мне целую коробку «Великой стены» (20 банок). Конечно, я с радостью выставил ему здоровенную бутылку портвейна «Кавказ» (0,8 литра; алкаши называли ее «фауст-патрон»). Надолго отцу хватило той тушенки...

Вильчек Всеволод Михайлович (1937–2006) – журналист, создатель российской телевизионной социологии, философ, даже историософ. На Центральном ТВ он с 1991-го был идеологом Березовского как телемагната, тот очень высоко ценил разработки Вильчека, часто вызывал его хоть в самый неурочный час и высылал машину, чтобы срочно обсудить проблему. Последние годы я видел Севу только в «Останкине», где он заказывал мне пропуск; он уже был сильно болен, задыхался, но курил и чай пил крепкий.

Много чая было выпито в долгих разговорах дома у Вильчеков, когда Сева был моложе и крепче, ездил каждое лето на рыбалку в Карелию, в сказочные, одному ему известные места. Угощал копченой, вяленой рыбой, настойками, смешными и грустными рассказами. Интересно было слушать и его жену-умницу Лилию Шарифовну.

С Вильчеком меня познакомил Евгений Александрович Темчин в самом конце 1960-х, когда они оба работали в журнале «Журналист». А Лилия Шарифовна Вильчек читала лекции о современном очерке на журфаке МГУ, где я учился, – с ней мы сошлись на общей приязни к книгам Анатолия Стреляного. Еще нашим (Севы, Лили и моим) общим соединительным звеном стал Валентин Овечкин; Вильчеки его знали, а я только восхищался его «Районными буднями».

Запомнился мне сильно один день – 29 ноября 1989-го. У Севы только что вышла книга «Алгоритмы истории. Философско-социологические этюды». Он подарил ее мне: «Вардвану Варжапетяну – с дружбой. В.Вильчек». И тут же приписал четверостишие:

Я надежд на славу не питал,

Но могу, мне кажется, гордиться

Тем, что, растранжирив «Капитал»,

Умудрился сам не разориться.

Я же подарил ему свою «Дорогу из Рима». А после водки, как обычно, заварили чаек покрепче.

Жаль, что теперь с Севой ни водки не выпить, ни чая. Не знаю, где похоронен Вильчек… А я бы похоронил его на студеном острове в Баренцевом море, он так и называется – Земля Вильчека.

Шубин Борис Моисеевич (1929–1983) – хирург, доктор медицинских наук (1974), литератор, автор книг «Доктор А.П. Чехов» и «Скорбный лист, или История болезни Александра Пушкина». Один из самых лучших, светлых, талантливейших людей. После окончания мединститута они с женой Софьей Ивановной работали в какой-то убогой сельской больничке, лечили, спасали; на таких, как Борис, простые люди Богу молятся. А он еще и наукой там занимался.

Нас познакомил старый журналист Александр Ефимович Лазебников в самом начале 1980-х.

Борис работал в Онкологическом институте имени Герцена, я – в журнале «Литературная учеба». Сблизил нас общий интерес к «святому доктору» Федору Петровичу Гаазу, и мы решили написать о нем книгу: Борис – о Гаазе как выдающемся медике, я – о Гаазе-филантропе. Работали мы усердно, часто встречались. Шубины жили на Ленинском проспекте, рядом с ВЦСПС, по соседству с магазином «ПРЯНИКИ», я всегда там покупал пряники с клюквенной начинкой.

В маленьком кабинете Бориса – книги, книги, а на полу – две двухпудовые гири, он по утрам их тягал. Силач, крепыш, роста небольшого, рано облысел, жизнерадостный (Софья Ивановна серьезнее). И вот нам предложили сделать в Доме-музее Достоевского доклад «Федор Гааз (1780–1853) и Федор Достоевский (1811–1881)» 11 ноября 1983-го. Мы решили: докладывать будет Борис – он и солиднее, и излагает лучше.

Я заранее пришел в дом на Божедомке, где жил Федор Михайлович: ходил, смотрел. 18.30 – публика начала собираться.

18.45 – директор уже беспокоится:

– Ну, где ваш доктор?

19.05 – люди собрались, а Шубина нет. Невероятно!

Звоню ему, трубку взяла Софья Ивановна.

– А где же Борис?

– А Бори нет. Он умер.

Я испуганно бросил трубку, показалось: не туда попал, ослышался, и перезвонить страшно. Доклад пришлось делать мне. И книгу о Гаазе («Тринадцатая страсть». М., 1988), совсем другую, пришлось писать самому, я посвятил ее Борису Шубину.

Софья Ивановна потом рассказала мне:

– Боря собрался, доклад положил в портфель, взялся за дверную ручку – и упал. Инфаркт. Когда приехала скорая, уже было поздно. Была бы хоть одна ампула морфия, я бы сделала укол, и Боря продержался бы до скорой, но врачам же запретили хранить дома сильнодействующие средства – а вдруг врач продаст их наркоману?

Вот Боря и умер. В день рождения Достоевского.