Игорь Ротарь По роду работы мне пришлось побывать во всех зонах конфликтов бывшего СССР, во многих горячих точках мира и через некоторое время сделать для себя вывод: основные приметы войны до удивления похожи в самых отдаленных друг от друга уголках планеты. Не претендуя на всеобъемлющие обобщения, попытаюсь показать это на примере воюющих регионов, некогда входивших в единый Советский Союз. И не только их.
ДЕТИ
Дети в Чечне любят играть в Шамиля Басаева. Наиболее храбрый и сообразительный мальчуган изображает самого "национального героя", его бойцами становятся другие пацаны - из тех, что посильнее, поотчаяннее. Заложниками и российскими солдатами быть никто не хочет, и эта роль достается наиболее слабым, тихим и послушным. Все игры прежних лет - в русских и фашистов, красных и белых - оказались забыты. По сути, дети здесь и не играют, а лишь подражают взрослым.
"Уазик" долго петляет по горным дорогам, неожиданно у въезда в одно из сел мы слышим крик "Аллах акбар!", и нас окружает группа вооруженных боевиков. Я уже приготовился к самому худшему, но вдруг обратил внимание на рост "воинов" и понял: дети. Как и у взрослых моджахедов, на голове у них были зеленые повязки. Правда, автоматы оказались игрушечными, а вот гранатометы "Муха" - настоящие, хотя и использованные, без заряда. "У каждого нашего поста они выставляют свой - детский. Гоняем их, гоняем - ничего не помогает!" - смеется водитель-чеченец.
Оказалось, не только я пугался малолетних "боевиков". "Во время бомбежек мы прятались в подвале. Когда они кончились, к нам спустились русские солдаты. Один из них увидел мой игрушечный автомат, вздрогнул и направил на нас свой, настоящий. Хорошо еще до него сразу дошло, что это игрушка. "Других боевиков здесь нет!" - сказала моя мама. Тогда солдаты ушли, даже не став нас обыскивать", - не без гордости рассказывает девятилетний Магометарби из Грозного.
Увы, чеченские ребятишки не только играют в войну, но и принимают в ней участие. Им легче пройти через русские посты, и они нередко действуют как разведчики и диверсанты. "Все, в этом году везу его в горы к боевикам", - показывая на своего одиннадцатилетнего сына, говорит мне знакомый чеченец. Заметив мой удивленный взгляд, любящий отец объясняет это решение: "Год пусть поучится носить автомат, еще год - стрелять. Как раз к тринадцати и станет настоящим моджахедом. Торопиться нам некуда - эта война надолго".
В Чечне растет новое поколение, для которого война станет привычным образом жизни. К чему это приводит, автор наблюдал в Афганистане. Двадцатипятилетние афганские моджахеды показывали мне свои детские фотографии: "Здесь нам по двенадцать лет, тогда мы еще не могли воевать наравне со взрослыми и, как все афганские дети, подкладывали бомбы под советские танки. Когда же подросли, то взяли в руки оружие". Мир этих молодых людей был странен. По сути, их жизнь ограничивалась военными лагерями в Пешаваре и афганскими горами. Они не умели ни читать, ни писать, но зато за минуту собирали АК с закрытыми глазами. Они не только не подозревали о распаде Советского Союза и падении коммунистических режимов, но многие из них даже не знали о выводе советских войск. "Вот если бы я прилетел к вам, в СССР, то ваши солдаты расстреляли бы меня прямо на летном поле", - недоумевал по поводу моего приезда один из парней. Когда мы укладывались спать, молодые воины положили рядом с собой автоматы. "Зачем вы это делаете? Ведь здесь нам ничего не угрожает!" - спросил я. "Привычка!" - рассмеялись мои спутники.
ВНУТРИ ЧУЖОЙ ВОЙНЫ
"Добро пожаловать в ад" - написано кем-то от руки на въезде в Грозный. Чеченскую столицу сегодня можно назвать городом разве что с большой долей условности. Если во время предыдущей военной кампании был разрушен лишь его центр, то сегодня в руины превращен весь Грозный: только на окраинах, в районах частной застройки, встречаются дома, которые более-менее целы.
Город кажется почти пустым. Единственное, что оживляет унылый пейзаж, - то и дело попадающиеся хорошо укрепленные блокпосты ОМОНа, напоминающие по внешнему виду микрокрепости.
Однако впечатление мертвого города все же обманчиво. Достаточно часто на развалинах домов встречаются надписи-предостережения для мародеров: "Здесь живут люди", "Мы вернулись домой". Местные русские, которые составляют подавляющее большинство оставшихся в Грозном жителей, как правило, отмахиваются от корреспондентов: "Оставьте нас в покое - нам уже все опротивело". Однако если проявить некую настойчивость, то завязать беседу все-таки удается. "После того ада, который мы пережили, люди пребывают в какой-то апатии. Вроде бы нам повезло - мы не погибли, но как жить дальше?! Наши квартиры разрушены, надеяться же на то, что нам дадут жилье в России, просто наивно", - говорит мне бывшая учительница Светлана Белова.
Жизнь в "независимой" Чечне местных русских действительно нельзя назвать легкой. Их, правда, не притесняли соседи, не выгоняли с работы. Но, случалось, у русских отбирали квартиры, а иногда их даже увозили в рабство в горы. "Мы страдали не из-за национальности. Просто в милицию обращаться было бессмысленно - они все равно ничего не могли сделать с бандитами. За каждого чеченца всегда готовы заступиться многочисленные и хорошо вооруженные родственники, а кто же будет защищать бедного русского!" - говорит мне бывший электрик Василий Павлов. Вопрос - лучше при Масхадове или сейчас? - ставит моего собеседника и вовсе в тупик: "Это все равно что выбирать между расстрелом и электрическим стулом".
Помнится, в середине 90-х вечерняя жизнь бара душанбинской гостиницы "Таджикистан" напоминала сценки отдыха американских солдат в сайгонском вертепе из западного фильма 70-х. Под бравурную музыку полузабытых уже западных ансамблей пировали военные - контрактники и офицеры российской армии. "Смирновская" лилась рекой, баночное пиво закупалось ящиками - военнослужащие, расслабляясь после боевой службы, тратили деньги легко, без сожаления. Штатских мужчин здесь почти не наблюдалось - зарплату жителям республики не выплачивали годами, и среднему душанбинцу не по карману была не то что бутылка импортной водки, а обычный хлеб. Коротать вечера российским военнослужащим помогали местные русские красавицы. Взять проститутку на ночь здесь стоило всего лишь 20 долларов, но многие контрактники экономили и брали за эту же цену одну женщину на троих: предложение превышало спрос, и девушка обычно не возражала.
Было бы неверным считать всех сидящих в баре девушек путанами. Многие из них просто приобщались к "красивой", почти недоступной для них жизни, не теряя надежды, что кто-нибудь из военных оценит их по достоинству и, кроме постели, предложит руку и сердце. Местные газеты заполняли объявления: "Выйду замуж, познакомлюсь с российским военным". Столь высокая популярность бойцов российской армии объяснялась просто. Их зарплата по местным меркам - просто фантастическое богатство. К тому же для многих таджикистанских славянок "военный - это не профессия, а средство передвижения" (современный вариант "застойной" шутки о евреях). Связав с ним судьбу, девушка через некоторое время уедет в богатую и сытую - по здешним представлениям - Россию. Иного способа покинуть Таджикистан она не знает. А из 300 тыс. местных русских уехало больше половины. Все, кто имел хоть какие-то сбережения, давно покинули эту раздираемую кровавыми распрями полуразрушенную республику. "Остались только самые бедные, никому не нужные", - без обиняков говорят сами о себе душанбинские славяне. Цена на однокомнатную квартиру в центре Душанбе приблизительно равнялась стоимости отправки контейнера с вещами в Россию. На "исторической родине" же прибывших никто не ждал - в лучшем случае всей семье выделяли комнату в общежитии.
На душанбинских барахолках царили смехотворные для Москвы цены. Лично меня поразила даже не торговля золотом за треть московской стоимости, а товары наименее удачливых коммерсантов. Здесь продавали все: сломанные будильники, откровенно рваные ботинки. И предлагали никому не нужную ветошь почти исключительно русские женщины.
Особенно тяжело приходилось славянам, проживающим на периферии Таджикистана. Несколько десятков лет назад на образцово-показательные "стройки коммунизма" - Рогунскую и Нурекскую ГЭС - ехали добровольцы со всего Советского Союза. Так в горном Таджикистане образовались русские анклавы. Новоприбывшие не жалели о своем решении: им давали квартиры и платили очень хорошую по тем временам зарплату. В середине же 90-х Нурек и Рогун напоминали города-призраки. Даже хорошую квартиру здесь нельзя было продать дороже 100 долларов. Объяснялось это просто: работы нет никакой, и, чтобы не умереть с голоду, вчерашние гидростроители ходили по кишлакам, меняя личные вещи на хлеб.
"Страшноватая все-таки страна - этот Таджикистан. Я только приехал и пошел прямо в форме погулять по парку, - рассказывал мне офицер-контрактник. - Подходит ко мне русская женщина лет двадцати пяти - миловидная, интеллигентная. Спрашивает, давно ли я служу в Таджикистане. В общем, разговорились. Она предложила мне себя на ночь, а взамен попросила купить ей продуктов на неделю. Ну скупил я полрынка, приехали мы к ней, а там ее мать. И что меня поразило - старушка была мне очень рада. "Если бы не такие, как вы, то мы бы давно с голоду подохли!" - сказала она со слезами на глазах".
СОЛДАТЫ УДАЧИ
В Абхазии меня расстреливали. Я не понравился пьяному кубанскому казачьему атаману Васильеву, воевавшему на стороне абхазов, и он решил пошутить. Дико хохоча, бравый вояка трижды дал автоматную очередь поверх моей головы. Действие происходило на территории российского военного санатория, охраняемого российскими десантниками. Увы, военные не могли мне помочь. Прибежавший молодой лейтенант не сумел уговорить кубанца прекратить стрельбу. Атаман палил в воздух и по сторонам, держа АК в дрожащей руке, но убить меня ему ничего не стоило. "Этих людей поселили сюда по указанию нашего министерства обороны, хотя они и не являются военнослужащими. Каждый вечер устраивают пьяные дебоши со стрельбой, а мы ничего не можем с ними поделать", - жаловался мне русский офицер.
Протрезвев к следующему утру, Васильев уже не держал на меня зла и даже испытывал некоторые угрызения совести: "Ну пострелял вчера немного - с кем не бывает! Вот, возьми твои пули!" В Абхазии я впервые встретился с наемниками из России, но потом мне приходилось их видеть в самых разных точках мира.
В 1995 г. в городе Пале, столице "Республики Сербской", что в Боснии и Герцеговине, я прогуливался возле гостиницы и вдруг услышал отчетливый русский мат. Неподалеку от меня шла группа молодых людей в военной форме. Это были бойцы русского добровольческого отряда "Царские волки", воюющего на стороне сербов против мусульман. Сербы не могли нарадоваться на русских добровольцев - "Царские волки" просто поражали их своим бесстрашием и профессионализмом. Командовал ими бывший советский майор Юрий П. Первый боевой опыт он получил еще в Афганистане, где служил в десантной разведроте. Уволившись из армии, вначале "защищал славян" в Приднестровье, потом поехал сражаться с грузинами в Абхазию. Войну в Боснии и Герцеговине Юрий тоже считал "своей". "Сербы, как и русские, православные и очень близки к нам по крови и языку. Если же брат попал в беду, как же можно не прийти ему на помощь? Говорить же о том, что русские добровольцы воюют из-за денег, просто смешно: наша месячная зарплата около 20 долларов. Главное, здесь ты делаешь реальное, нужное для людей дело, и сербы благодарны тебе за это. В России же сегодня в почете только торгаши и спекулянты", - убежденно говорил этот русский волонтер.
Его рассказ перекликается с историей уроженца Рязани, ныне воюющего с боевиками в Чечне. В начале перестройки двадцатилетнего Алексея посадили за драку. Выйдя на свободу, парень не смог найти места в изменившемся мире. Прежние друзья подались либо в коммерцию, либо в рэкет - по-другому в новой жизни прокормить семью практически невозможно. Оба варианта были противны Алексею - в тюрьме он приобрел устойчивое отвращение к уголовщине, а дух торгашества ненавидел с детства. Алексей уехал на Северный Кавказ сражаться и не жалеет о своем решении: "Если привыкнешь здесь - можно жить легко. Мне нравится, что у меня в руках автомат, в России же за это дают срок сразу. В Чечне много людей, которые уже не могут жить без войны, она для нас - образ жизни".
...В одном из отрядов чеченских боевиков я обратил внимание на одного молодца явно не кавказской внешности. "Да чеченец я, - попытался развеять сомнения юноша. И, чуть подумав, добавил: "Уже месяц". Семнадцатилетний Олег попал в Чечню из Дагестана. В доме матери - чужой, никому не нужный. Вечно пьяный отчим бил его часто и крепко. У чеченцев же Олег почувствовал себя человеком. Здесь его никто не унижает, все бойцы обращаются с ним как с равным. Месяц назад Олегу сделали обрезание, он стал мусульманином и принял новое имя - Магомед. О своем поступке не жалеет: "Чечня - моя настоящая родина, здесь со мной обращаются как с родным человеком. Когда же я был русским и жил в России, видел только плохое".
...С двадцатидвухлетним киевлянином Димой я познакомился в 1994 г. на войне в Западной Грузии. Его прежняя профессия - водитель троллейбуса. Дима воевал в Грузии уже полтора года, но выглядел не суперменом, а скорее - подростком-старшеклассником. Со мной он был очень добр: устроил на ночлег, вкусно накормил. А понаблюдав, как наемник возится с собакой, я окончательно убедился, что он не сможет убить человека.
В Киеве Диме было скучно: ни друзей, ни любимого дела. Пожалуй, единственное воспоминание из довоенной жизни - недолгий роман с молодой москвичкой Аней, отдыхавшей в Крыму. Дима много мне рассказывал про эту девушку, просил обязательно с ней связаться в Москве. Когда же я позвонил ей, она едва вспомнила имя своего давнего обожателя.
Создать собирательный образ "солдата удачи" невозможно. Это слишком разные люди. Среди них есть идейные борцы, откровенные уголовники, романтики, искатели приключений. Наиболее точно определил эту породу человечества Ключевский, использовав термин "пограничные люди". То есть те, кто не может найти место в устоявшемся быту, а ищет себя лишь в экстремальных ситуациях, осваивая новые, еще не "порабощенные" цивилизацией территории. Беда состоит в том, что люди этого типа из бывшего СССР "находят себя", как правило, в горячих точках. Война становится для них образом жизни, который они волей-неволей навязывают и окружающим их людям.
МАРОДЕРЫ
"Зачистка" - этот военный термин солдаты правительственных войск Грузии, воевавшие в Абхазии, произносили почти сладострастно. "Освободив" очередной город, грузинские военные ходили по квартирам в поисках сепаратистов. Обычно эта операция была бессмысленна - большинство абхазов уходили из населенного пункта еще до его взятия. Впрочем, неудачные поиски противника компенсировались обильным материальным вознаграждением: из домов бежавших людей выносили все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Видимо, не случайно после захвата очередного селения грузины по крайней мере сутки не двигались дальше: боевые трофеи нужно было отправить с фронта. В "зачищенных" домах поселялись бойцы: на дрова шла хозяйская мебель, разнежившиеся в тепле воины лакомились поросятами, курами и другой снедью, оставленной незадачливыми хозяевами. Степень блаженства нередко была так велика, что иногда победители даже ленились выходить в туалет и справляли нужду прямо в комнатах.
Как только ратный успех склонился на сторону абхазов, они с лихвой отплатили своим недавним мучителям. До войны 55% жителей Сухуми составляли грузины. После того же как в недавний курорт ворвалась абхазская армия, практически все они были вынуждены бежать из города. "Сейчас не грабят только ленивые. Зайдите в квартиры, брошенные грузинами. В них можно взять все, что пожелает душа", - говорили мне местные жители. На дверях домов висели платки: зеленого цвета, если в доме живут абхазы, и красного, если армяне или русские. Многих из оставшихся в городе грузин выселяли из квартир или же даже убивали.
Поистине фантастическую картину представлял собой после прихода абхазских подразделений Гали. До войны девять из каждых десяти его горожан были грузины, и практически все они покинули пределы республики. Больше всего в городе поражала тишина: безлюдные улицы, вымершие дома. В некоторых опустевших жилищах горел свет, из кранов лилась вода - создавалось впечатление, что сюда сбросили нейтронную бомбу, которая, уничтожив все живое, оставила в целости и сохранности все материальные предметы. Однако эта иллюзия исчезла достаточно быстро: в обезлюдевший город периодически наведывались "гости". На оградах многих домов висели записки: "Братья! Этот дом уже занят нами! С уважением... (далее идет подпись командира кого-нибудь из воинских соединений абхазской армии. - И.Р.)" - город оказался "поделен" между победителями.
Мародерство процветало на всех войнах, развернувшихся на просторах распавшегося СССР. Не стала исключением и Чечня. Солдаты в Грозном отправлялись в дома, памятуя о следующей инструкции командования: "В подъезд входить вдвоем - сначала граната, потом ты". Так с помощью "карманной артиллерии" крушили двери, а затем выносили электронику, телевизоры и другие предметы, представлявшие хоть какую-нибудь ценность. И уже не удивляли на стенах такие надписи: "Квартира ограблена уже три раза - просьба не беспокоить". Справедливости ради стоит добавить, что Российская армия, в которой еще с советского времени сохранилась хоть какая-то дисциплина, занималась этим криминальным бизнесом реже, чем анархические вооруженные формирования национальных окраин, где каждый боевик был "сам себе командир". Увы, и относительно редких случаев мародерства федералов оказалось достаточно, чтобы от России отвернулись и те немногие чеченцы, которые до войны не поддерживали сепаратистов.
НОСТАЛЬГИЯ ПО СССР
Жители горячих точек вспоминают доперестроечную жизнь едва ли не со слезами на глазах. В одном из отдаленных сел горного Таджикистана меня пригласил к себе в гости местный пенсионер Ахмед. Как выяснилось, этот симпатичный старик специально хотел оказать мне знаки уважения как представителю Москвы, ассоциирующейся в его сознании с "великим Советским Союзом". Еще в 20 лет Ахмед потерял ногу в результате несчастного случая - и ему выделили пенсию по инвалидности в 80 рублей и автомашину. Он стал работать завклубом, женился, вырастил четверых детей. "Денег хватало с избытком. Мы даже брали путевки и каждый год ездили отдыхать в санаторий, куда-нибудь в Россию", - вспоминает пенсионер. Ахмед пытается угощать меня с размахом - он поставил на стол все, что у него есть из еды: хлеб, молоко, сушеный тутовник и яблоки. На другие явства рассчитывать просто глупо: дети старика - безработные, и единственный денежный доход семьи - его пенсия в размере 1 доллара. "Мы жили как в раю и даже не понимали этого", - пытается убедить меня старик.
Еще труднее разговаривать с русскими, проживающими в Таджикистане или Чечне. Если рассказать этим полуголодным, живущим в неотапливаемых подвалах людям, что в постперестроечное время они получили свободу слова и возможность путешествовать по всему миру, то они в лучшем случае посмотрят на вас, как на сумасшедшего.
Самое интересное, что горячими приверженцами советской системы являются не только мирные жители, но и боевики, защищающие с оружием в руках идеи, весьма далекие от коммунистической идеологии. Так, многие рядовые таджикские бойцы-исламисты говорили автору, что они за "Советский Союз и исламскую республику". И даже чеченские борцы сопротивления на чем свет клеймили "развалившего" Советский Союз Горбачева и с ностальгией вспоминали о доперестроечных временах, когда, к слову говоря, ни о какой независимой Ичкерии не могло быть и речи.
В этом отношении примечательна история, рассказанная автору грузинским политиком Георгием Заалиашвили, который более года провел в плену у чеченских боевиков: "Почти все бандиты, у которых я находился, сражались с федеральными войсками, защищая независимость Чечни. Но самое интересное, что эти же люди вспоминали советские времена как лучшие дни своей жизни. Мне особенно запомнился один бывший тракторист, потерявший все свои сбережения во время денежной реформы Павлова. Почему-то во всех своих бедах он винил именно меня. От этого "механизатора" мне часто доставалось, а он, избивая меня, приговаривал при этом: "При коммунистах я был богатым человеком, а теперь я вынужден воевать с русскими и торговать заложниками!".
