Марина Макарычева
Шахматы для Владимира Либерзона были любимым делом, но не основной профессией. Фото Национального архива Нидерландов
На этой неделе насыщенный календарь отечественных и международных шахматных соревнований взял своеобразный тайм-аут, предоставив нам возможность бросить взгляд в прошлое и отдать долг памяти человеку, которому вчера, 23 марта, исполнилось бы 80 лет.
С Владимиром Либерзоном нам довелось познакомиться в конце 1960-х на учебно-тренировочном сборе школьной команды Москвы, которой предстояло выступить на одном из самых важных и престижных соревнований тогдашнего шахматного календаря – Спартакиаде народов СССР. Можем похвастаться, что всегда выступали на этих соревнованиях достаточно успешно и трижды становились чемпионами страны. Не было ничего необычного и в визитах на наши сборы «высоких гостей». Однако гроссмейстер Либерзон, приехавший к нам, чтобы проконсультировать и напутствовать «молодую поросль», чем-то незримо выбивался из привычного ряда.
Чтобы понять и почувствовать всю экзотичность описываемых событий, необходимо вспомнить, как воспринимались в СССР гроссмейстеры, каким представлялся тогда стереотипный образ этих шахматных небожителей, счет которым шел если и не на единицы, то максимум на десятки. Пожалуй, наиболее близким аналогом гроссмейстера был в те годы в глазах общественности академик – действительный член АН СССР, которого, как и гроссмейстера, отличали высочайшая интеллектуальность, не обязательная, но весьма вероятная очкастость, глубочайшая погруженность в проблематику своей загадочной деятельности и, как следствие, «оторванность от народа» – то есть от сует повседневной жизни. Этих людей очень уважали, они представлялись неким штучным товаром, что подтверждалось и высочайшим статусом шахмат в Советском Союзе, и общей численностью как отечественного, так и международного гроссмейстерского поголовья. В качестве иллюстрации сообщим, что полученное в 1977 году одним из авторов этой заметки удостоверение «Гроссмейстер СССР» имело порядковый номер 44. Что же говорить о человеке, ставшем гроссмейстером 12 годами ранее – в тогда еще весьма близком 1965-м?
Впрочем, внешний вид Владимира Либерзона, точнее его вид издалека, нисколько не противоречил условному стандартному гроссмейстерскому облику. Ведь, сидя за доской, он в полной мере проявлял характерную для истинного интеллектуала вдумчивость, подкрепленную интеллигентными очками. Поэтому, наблюдая за игрой тогда еще довольно молодого московского гроссмейстера из зала, мы даже в принципе не могли предположить, насколько эта видимость окажется обманчивой. Кто бы мог подумать, что, только-только появившись на школьном тренировочном сборе, 30-летний гроссмейстер сразу же изъявит желание поиграть с молодежью в футбол и тут же предстанет перед коллективом в форме, состоявшей из видавших виды спортивных трусов и футболки ядовито-оранжевого цвета? Но еще более поразительным оказалось сочетание отнюдь не филигранной футбольной техники шахматного маэстро с его великолепной общефизической подготовкой, позволявшей обладателю худощавого мускулистого тела азартно носиться по площадке и вступать в борьбу едва ли не на каждом участке импровизированного футбольного поля. Было очевидно, что гроссмейстер полностью отдается игре, а это, при всех достоинствах столь искреннего отношения к процессу, создавало реальную опасность получения юными шахматистами не слишком характерных для своего вида спорта травм. Именно поэтому в последующие дни гроссмейстер (по просьбе тренеров команды) в футбол с нами уже не играл.
Творческая индивидуальность Владимира Либерзона сразу же ярко проявила себя и на шахматных занятиях. В отличие от его коллег-гроссмейстеров, с которыми нам доводилось общаться прежде, он не только не держал подопечных на дистанции, играя органичную в подобной ситуации роль непревзойденного знатока и шахматного мэтра, а, напротив, эту дистанцию демонстративно обнулял. Гроссмейстер нисколько не скрывал и не стеснялся того, что очень многое в шахматах является не только для нас, но и для него терра инкогнита, словно бы призывая нас не робеть, не сотворять себе кумира и не слишком доверяться мнению авторитетов.
Вспоминая обо всем этом, невольно задумываешься, в какой степени ментальность Владимира Либерзона была связана с тем, что его лишь отчасти можно было считать шахматным профессионалом. Ведь значительную часть времени он работал по своей инженерной специальности, оставаясь без каких-либо оговорок представителем уже канувшей в Лету советской научно-технической интеллигенции, привыкшей в случае чего не брать дурного в голову и решать, что называется, на коленке действительно серьезные технические проблемы. И хотя тогда – почти полвека назад – «мужицкий» подход Либерзона вряд ли реально помог нашей команде при подготовке к конкретному соревнованию, но он, безусловно, оставил глубокий след в наших душах.
В следующий раз одному из нас довелось встретиться с этим необычным человеком более чем через 10 лет – на рождественском турнире 1979/80 года в Гастингсе. Он уже сменил к тому времени гражданство, первым из гроссмейстеров официально уехав в 1973 году в Израиль. В принципиально ином качестве, чем раньше, выступал и его собеседник, прибывший в Англию сразу по завершении Высшей лиги чемпионата Союза. Так сложилось, что вечерами после туров мы подолгу гуляли по набережным и улочкам знаменитого города, Владимир рассказывал о своем житье-бытье на исторической родине, о триумфальном выступлении в 1975 году на выигранном им турнире в калифорнийском Лон Пайне, вспоминая попутно и о тогдашних трудностях израильтян при оформлении американских виз, и о главной своей проблеме, связанной с тем, что надолго отвлекаться от своей основной научно-технической работы гроссмейстеру в Израиле практически невозможно. Ведь по чисто материальным причинам он не мог считать шахматы своим основным занятием, профессией. Эти разговоры выливались в долгие монологи Владимира, которые при всей специфичности некоторых его оценок всегда подкупали прямотой, абсолютной интеллектуальной честностью и невероятной, поистине обезоруживающей искренностью.
В последний раз нам довелось увидеть Владимира Либерзона в конце ноября 1989 года, в день отъезда сборной СССР из Хайфы с чемпионата Европы, который, кстати, наша команда выиграла с огромным трудом. Во время завтрака, тыча своим назидательным перстом в направлении украшавших шведский стол многочисленных яств, хозяин поля решительно напутствовал нас: «Ребята, жрите, жрите еврейскую еду! Где еще... и когда... предложат вам столько кошерного?!»
